Соломонов Михаил

Жил-был один рыжий человек, у которого не было ни глаз, ни ушей. У него также не было волос, поэтому его называли рыжим лишь условно. Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа у него тоже не было. У него не было даже рук и ног. Не было ни живота, ни спины, ни хребта, и никаких внутренних органов тоже не существовало. Ничего не было! Поэтому неясно, о ком идет речь. Лучше нам больше о нем не упоминать.

Однажды, в солнечное апрельское утро на узкой улочке Харадзюку, я встретил девушку, которая подошла мне на все сто. Не скажу, что она была особенно привлекательна, и её наряд был довольно обычным. Волосы на затылке взъерошились – еще не успели прийти в порядок после сна. Возраст – вероятно, около тридцати. И все же, уже с пятидесят метров я понял: это именно та девушка, которую я искал.

Лучшим христианином улицы Габриель, а также всего Монмартра, в 1939 году считался некий господин Дюперье. Это был человек настолько набожный, праведный и сострадательный, что Господь не стал дожидаться его кончины, а прямо в расцвете сил наделил его голову вечным ореолом, не угасимым ни днем, ни ночью.

Но он уже настолько примирился со смертью, что, вероятно, именно от этого смирения и скончался.

Согласно слухам, профессор Б. разработал устройство, которое дает возможность следить за работой мозга живого человека, и, таким образом, в определенном смысле появилась возможность оценивать интеллект испытуемого.

Такое уж это было селенье. Прогнившие деревянные дома и больше ничего. Рядом — монастырь из камня. Заезжий греческий торговец останавливает свой джип на поляне и начинает принюхиваться — не пахнет ли жильем. Нет, вокруг ни души. Как сквозь землю провалились. Немного погодя он обнаруживает старушку, присевшую на корточках у костра, где кипятится чайник.

…перебегая улицу без видимой причины, словно удар волны или порыв ветра в поле маиса, как луч, разрывающий тучу: внезапная радость, пылающее счастье — жить, сломать гранат этого момента и наслаждаться каждым его зернышком…

Цветы щавеля. Попадая на землю, они сверкают и сверкают в лучах заходящего солнца. Ах, цветы щавеля: красным жаром — в остывшей траве…

Я продолжаю ожидать кого-то. Кого же я, сидя здесь каждый день, жду? Какого-то нового человека? Скорее всего, нет. Я не люблю людей. Точнее говоря, боюсь их. Когда я сталкиваюсь с кем-нибудь взглядом, иногда произношу бессмысленные и нейтральные приветствия, такие как «У вас все в порядке? Не холодно ли?». Мне грустно от мысли, что такой лгуньи, как я, больше нигде нет, и в такие моменты я жажду смерти.

Тсинакан, маг пирамиды Кахолома, проводил свои дни в темнице. Если бы он смог прочитать письмена Бога, те 40 слогов, которые Кахолом когда-то начертал на Земле, он стал бы всесильным и смог бы освободиться…

Она размышляла о бесконечных волнах страдания, которые ей и ее мужу почему-то предстояло пережить; о невидимых гигантах, которые каким-то образом невыносимо мучают ее сына; о невообразимо великом количестве любви, существующей в мире; о судьбе этой любви, которую подавляют, расточают впустую или превращают в безумие; о заброшенных детях, тихо шепчущих себе под нос в забытых уголках; о прекрасных сорняках, которым некуда укрыться от косца, вынужденных беспомощно наблюдать, как его по-обезьяньи сутулая тень оставляет за собой искромсанные цветы, в то время как надвигается ужасная тьма.

Пятнадцатилетний поэт, совершенно убеждённый в своей гениальности, ценил лишь одного человека — председателя школьного литературного клуба, пока тот не влюбился. Подобное мощное чувство способно ослепить и внушить веру в вещи, которые не имеют ничего общего с реальностью. Возможно, и сам мальчик ослеплён своей гениальностью?..

В период созревания плодов каждое утро я сворачивал со ступенек тропинки и поднимал с влажной травы персики, упавшие за ночь. Я приносил их наверх, домой, в кармане, корзинке или даже в шляпе, и укладывал на солнце на парапет террасы. А теперь на месте, которое принадлежало этому старому знакомому и другу, образовалась дыра; в малом мире зияла щель, через которую заглядывали пустота, мрак, смерть и ужас.

В ту ночь в городе свирепствовала метель. Налетая издалека, словно подземный гул, сталкиваясь с телеграфными столбами, деревьями и стенами, она издавала стоны, похожие то на голос обезьяны, то женщины, то ребенка, то больного. А когда ветер задувал в узкие щели, куда даже дождь не мог проникнуть, он немедленно напоминал людям о их безысходной нищете.

После битвы при Клонтарфе, в которой норвежцы потерпели поражение, Великий Король обратился к поэту и произнес: – Самые величественные подвиги теряют свой блеск, если они не увековечены в словах. Я хочу, чтобы ты воспел хвалу и прославил мою победу.

В черном было одиноко и душно; он снимал шляпу, останавливался и оглядывался. Порой, наблюдая за трубочистом, равнодушным носителем чужого счастья, которого касались суеверные руки проходящих женщин, или за аэропланом, мчащимся мимо облака, он начинал размышлять о вещах, которые никогда не познает глубже, о профессиях, которыми никогда не станет заниматься — о парашюте, раскрывающемся как гигантский цветок, о быстром и рябом мире автогонок, о разных образах счастья, о радостях очень богатых людей среди живописной природы. Его мысли трепетали и двигались вверх и вниз по стеклу, отделяющему ее от невозможного при жизни совершенного соприкосновения с миром. Страстно хотелось все испытать, до всего дотянуться, пропустить сквозь себя пятнистую музыку, яркие голоса, крики птиц, и на минуту войти в душу прохожего, как входишь в прохладную тень дерева.

Безусловно, вы обманываете! Безусловно, вы все обманываете, постоянно, и вам нравится обманывать и верить, что на самом деле не обманываете. Именно в этом и заключается суть!

— Хорошо, спускайся. Здесь ведь не так уж плохо. Солнце, деревья, звук воды и, что самое важное, не нужно беспокоиться о пропитании. Его слова звучали как будто издалека. Затем раздался низкий смех. Да, устоять перед таким искушением сложно. Да и стоит ли? Честно говоря, о такой жизни можно лишь мечтать… Но я вырос в горах, и моя глупая кровь продолжала настойчиво кричать: «Нет!»

Девушка! Девушка! Оп-ля! Оп! Оп! Подождите минутку! Что? Вот так-так! Посмотрите, как я высовываюсь, — смотрите, как я наклоняюсь! Я выделяюсь на фоне неба и напоминаю ангела. Ангел, который общается с вами, заслуживает ответа. Нет? По крайней мере, он заслуживает взгляда в его сторону, вместо того чтобы уставиться на газовый фонарь и пожимать плечами. Правда, если вы пожимаете плечами — я вижу это сверху — это немного сближает нас, словно вы вспорхнули и полетели, чтобы встретиться со мной.

Все произошло на празднике, на празднике — на празднике я встретил ее, на празднике потерял. Это был большой и веселый праздник. На празднике имелись и тир, и вафли, и японский бильярд, и бутылки шампанского, и балаганчики, и карусели. Карусели вращались и звенели, шары сталкивались на бильярде, вафли источали аромат, а в тире стреляли из ружей.