Мольер (Жан-Батист Поклен)

«Валер. Элиза, дорогая, что это происходит? Вы только что уверяли, что никогда не предадите меня, а сейчас задумались? Я в восторге, а вы вздыхаете? Неужели вы жалеете о том, что сделали меня счастливым? Или вы раскаиваетесь в том, что поддались моим страстным чувствам и дали обещание? Элиза. Мне не в чем раскаиваться, Валер. Сила любви так прекрасна! Я бы не смогла ей противостоять. Но если говорить откровенно, меня беспокоит будущее. Я боюсь, что люблю вас больше, чем это уместно…»

«Да не прогневаются наши умники, но, по моему мнению, нет ничего скучнее посвящений. И если будет на то соизволение Вашего высочества, я не стану подражать слогу этих господ и не воспользуюсь теми двумя-тремя жалкими мыслями, которые уже столько раз повторялись на все лады и истерлись со всех сторон. Имя великого Конде – славное имя, и с ним нельзя обращаться, как с другими именами. Это блестящее имя следует давать лишь тем предметам, которые его достойны. Я со своей стороны предложил бы поставить его во главе армии, а не во главе книги, и мне кажется, что это разумное предложение. Мне гораздо легче представить, что оно способно совершить, выступая против врагов нашего королевства, чем защищая от враждебной критики комедию…»

Перед вами лишь набросок, сделанный карандашом, небольшой экспромт, из которого король мог извлечь развлечение. Это самый срочный из всех заказов Его Величества: если я скажу, что заказ был получен, выполнен, разучен и поставлен на сцене за пять дней, это будет вполне правдой. Не стоит напоминать вам, что многое здесь зависит от исполнения, – вы и сами прекрасно понимаете, что комедии предназначены исключительно для сцены, поэтому я не рекомендую читать эту пьесу тем, кто не способен воспринимать её так, как она представляется в театре. Также стоит отметить, что было бы желательно, чтобы подобные произведения исполнялись с теми же аксессуарами и украшениями, которые используются в театре короля. В таком случае они были бы гораздо более привлекательными. Безусловно, арии и симфонии выдающегося Люлли в сочетании с красотой голосов и грацией танцоров придают этим пьесам ту популярность у публики, без которой им так трудно обойтись…

«…Так темно, что хоть глаз выколи! Небо сегодня облачено в черное, как скоморох, и ни одна звезда не показывает своего лица. Как же глупо быть рабом! Он никогда не живет для себя, полностью принадлежит страстям своего господина, подчинен его прихотям и должен считать своим делом всё, что его тревожит. Вот и мой господин свалил на меня свои заботы, и поскольку он влюблен, у меня нет покоя ни днем, ни ночью. Но я вижу факелы… Это, конечно, он…»

Многие сначала критиковали эту комедию, однако те, кто смеялся, поддержали её, и все негативные отзывы не помешали её успеху, который меня вполне удовлетворил. Я понимаю, что читатели ожидают от меня предисловия с ответом моим критикам и защитой моего труда, и, безусловно, я обязан всем, кто её одобрил, что считаю своим долгом отстаивать их мнение против мнений недоброжелателей. Тем не менее, почти всё, что я мог бы сказать на эту тему, уже изложено в рассуждении в форме диалога, хотя я пока не знаю, как с ним поступить. Идея такого диалога, или, если угодно, небольшой комедии, пришла мне в голову после двух или трёх показов моей пьесы. Я озвучил эту идею в одном доме, где проводил вечер, и тогда одному представителю высшего света, известному своим тонким умом и оказывающему мне честь своей симпатией, мой замысел показался стоящим не только того, чтобы меня поощрить, но и чтобы самому заняться им. К моему удивлению, через пару дней он представил мне готовое произведение, гораздо более изысканное и остроумное, чем я мог бы создать сам, но содержащее слишком лестные для меня оценки, и я опасался, что, представив это на сцене, навлеку на себя упрёки в выпрашивании похвал. В любом случае это помешало мне, по ряду причин, завершить начатое. Однако множество голосов изо дня в день подгоняют меня это сделать, и я просто не знаю, как поступить. Из-за этих колебаний я не включаю в предисловие то, что читатели найдут в Критике, если, конечно, решусь когда-нибудь её опубликовать. Если же я решусь, то, повторяю, лишь в отместку публике за неприятности, причинённые мне некоторыми тонкими ценителями; я же уже удовлетворён успехом своей комедии и хотел бы, чтобы все последующие мои комедии встречали такой же приём и испытывали ту же судьбу…

Ах, и сложная же это вещь – жена-дворянка! А моя женитьба – самый поучительный пример для любого крестьянина, который захочет подняться над своим сословием и связать свою судьбу с дворянским домом… Конечно, дворянство само по себе замечательно, весьма уважаемо, но столько тут связано различных неприятностей, что лучше держаться от него на расстоянии…