Марко Вовчок

«Умерла у нашей барыни горничная, и приказчику пришло указание от барства: немедленно представить другую к барыне. Приказчик выбрал меня. Я была сиротой, и у меня в роду только дедушка. Он был очень ласковым старичком, седеньким и смирным. Выслушав приказ, он вздохнул и повез меня. Барыня наша жила в уездном городке. Городок был маленьким и ветхим, словно сереньким. И домики там были серенькие, и заборы, и частоколы, а мещане все в серых чуйках ходили. Зато деревья там такие раскидистые и густолиственные! Над одной избушкой раскинулась зелёная липа, которая почти всё закрывала, лишь чуть-чуть уголок серел. Улички узенькие; под заборами росла густая травка; воробьёв было видимо-невидимо – такое чириканье поднимали; и сорок тоже было много – они по улице скакали и не боялись…»

Анна Федоровна Журбовская была превосходной хозяйкой. Она действительно показывала чудеса. Например, ей удавалось готовить полосатый, разноцветный крем, который вызывал зависть и удивление у всех. Как бы ни старались другие хозяйки достичь такого же результата, ни одной это не удалось. Верите или нет, но одна богатая барыня намеревалась женить своего сына на дочери Анны Федоровны лишь для того, чтобы узнать секрет этого крема. Однако Анна Федоровна всегда была настороже в таких делах, а барыня, будучи нетерпеливой, случайно проговорилась. В итоге Анна Федоровна не отдала свою дочь и не раскрыла тайну…

«Я родом издалека, свой край слабо помню: увезли меня оттуда в шестом году. Вот только помню длинную улицу и темный ряд дымных избушек; в конце улицы на выгоне стояли две тонкие, высокие березы. Еще помню, как под самым окном росли густые конопли, а между ними чернела тропинка, где-то поблизости журчал ручеек, а вдали зеленел лес на горе. И, конечно, я помню свою родную матушку. Она всегда была в заботах и часто сидела с грустным лицом… Отца я не знала: он умер, когда мне еще не было и года. Мы жили в своей избушке… Позже, на чужой стороне, мне часто снились те дни, когда вокруг было бескрайнее поле, солнце светило и жгло, сверкающие серпы работали, и падала колосистая рожь; я сидела под копной, рядом со мной стоял глиняный кувшинчик с водой; подходила матушка с серпом в руке, загорелая, уставшая, пила воду из кувшинчика, смотрела на меня и усмехалась… А зимой! В печи трещали дрова, в избушке было дымно; моя заботливая матушка хлопотала, а в окно глядела – снежная пелена уходила из глаз; во всех избах сенные двери были настежь, и из дверей валил серый дым…»

«Когда старая барыня скончалась, мы достались молодым господам. У покойницы были две дочери-барышни. Меньшая из них была смиренной. С раннего возраста постилась по понедельникам. Уродилась она непримечательной, неловкой и немногословной; маменька давала ей советы и приказывала: „Ты уж, Анночка, – говорила она, – постарайся, голубчик, да постись как следует: возможно, милосердный бог поможет тебе найти жениха: ведь ты ничем не выделяешься, бедняжечка“…»

Был жаркий, душный полдень в Польше. Солнце ярко светило на чистом небе. Просторное поле зрелых колосьев стояло так спокойно, как будто вылитое из золота. Между полем тянулись мягкие, темно-зеленые межи, усыпанные розовой кашкой и омытые утренним дождем; над межами тихонько, слегка колебался легкий пар. По полю извивалась узкая проселочная дорожка. Вдалеке виднелся большой лес…

Люди видят, что я веселая, и думают, что мне не знакома горечь; а я просто такая родилась. Иногда меня бьют (не дай бог об этом вспоминать!) – не выдержу и расплачусь, но потом немного поразмыслив, начинаю смеяться. Есть горе, которое заставляет плакать, а есть и такое, что заставляет прыгать. Вот такое и моё горе. Если бы мне приходилось плакать над каждой бедой, я бы давно лишилась зрения. Я не помню отца и мать, выросла сиротой среди чужих людей. Хотя меня не били, не упрекали и работа не была тяжелой, меня всё равно забывали – голодна ли я, холодна ли, жива ли…

Жила-была одна уважаемая семья, которая, совершенно не ожидая этого и не желая, воспитывала неугомонного сына. Родители были уважаемыми, бабушка и дедушка тоже были почтенными, дяди и тетки отличались почтением, братья и сестры были почтены, но он ни в кого из них не пошел, и с каждым годом все больше огорчал своих родных и знакомых. Сначала он рос обычным ребенком и, казалось, ничем не отличался от других, но как только стал на ноги, сразу же начал удивлять и проявлять свои капризы…

«Не найти нам такой знахарки, как покойная Даниловна! Сколько людей молятся за нее! Кто ее знал – благословляет, а кто только слышал о ней – и тот благословляет. Так уж из поколения в поколение ей почет и уважение…»

Молодой богатый козак Шкандыбенко стоял у реки и смотрел в воду. Река была глубокой и широкой, вода синей и чистой, катясь с блеском и гулом. Под ногами козака отражался свежий, низкий, зеленый пустой берег, на котором он находился; в середине реки виднелось ясное небо с играющим, искрящимся солнцем, а у противоположного берега в воде перевернулась деревня…