Константин Леонтьев

«Это было давно… Я просил свою покойную мать записать воспоминания о жизни в Екатерининском институте и о ее дальнейших отношениях с Императрицей Марией Феодоровной, которая до конца своих дней не забывала ее как одну из лучших своих воспитанниц. Многие моменты в рассказах матери казались мне увлекательными, ведь даже тогда, в 50-х годах, когда я уже стал «взрослым», даже студентом, в нашей жизни были такие оттенки или, как сейчас принято говорить, «веяния», которые с разных сторон делали эту эпоху 50-х годов более схожей с нынешней, чем с жизнью первой четверти нашего века…»

«…Дорогая мама! Я пишу вам лишь короткую записку, чтобы вы не переживали за меня. Я совершенно здоров и в безопасности. Сейчас я на бивуаке в Арчине – с казаками, к которым меня прикомандировали; здесь собран весь керченский отряд. Не пишите мне, так как мы надолго здесь не задержимся; я буду по-прежнему стараться сообщать вам новости, как только смогу. О чем бы вы ни услышали про Керчь или Еникале, не беспокойтесь…»

«Непостижимый для непривычного, даже если и верующего человека, аскетизм большинства греческих и русских монастырей на Святой Горе в течение Великого поста порой становится настолько крайним, что страшно даже подумать об этом! Церковные службы и в обычное время, по нашему земному пониманию, кажутся слишком долгими и частыми, а во время поста занимают почти весь день и всю ночь; ограничения в пище достигают предельного уровня. В некоторые дни, например, в первую неделю и на Страстной (по-гречески на Великой неделе), певчим разрешается лишь по ломтю хлеба, не помню, раз или два в день, чтобы они имели силу для пения…»

«…Мой отец говорил, помню, что в Янине девушки даже не выходят на улицу и причащаются ночью, а днем в церковь не ходят, чтобы мужчины их не видели, а разврата, как говорят, там много. У нас все иначе: можно гулять, танцевать, разговаривать и смеяться; главное — береги свою честь… А если не сохранишь честь, – либо убьют, либо всю жизнь будешь испытывать стыд…»

«У нас давно обсуждают „сближение“ или даже „слияние“ с народом. Об этом говорят не только агитаторы, которые неудачно пытались „войти“ в народ; не только умеренные либералы, желающие с помощью училищ, земской деятельности и тому подобного постепенно изменить русского простолюдина в нечто подобное им самим (то есть национально-безличное и бесцветное); о подобном „сближении“ упоминают, хоть и немного по-своему, даже люди охранительного, или, если быть точнее, слегка реакционного взгляда (я называю это слегка, потому что сильно реакционных взглядов среди нас очень немного, и они пока еще не оказывают влияния)…»

Мне довелось прочитать в „Московских ведомостях“ короткую заметку об открытии новой железной дороги где-то в России и об освящении вокзала епархиальным архиереем. Где именно, в какой губернии – не помню. Преосвященный произнес по этому случаю небольшую речь; ее содержание было изложено газетой в нескольких строках без каких-либо комментариев и оговорок. Но эти строки были такими, что я закрыл газету и про себя воскликнул… „Боже мой! и архиерей… и архиерей русский говорит то же самое и все то же!“…

В одном губернском городе жил очень добрый учитель немецкого языка, Федор Федорович Ангст. Ему было сорок семь лет, и он оставался холостяком. Всем известно, что немец осторожен и предпочтет сберечь себя на черный день скорее, чем представители других народов. Если бы не легкая проседь в его светло-каштановых волосах, многие могли бы дать ему всего тридцать семь лет. Однако свежесть его внешности была сравнительно дряхлой по сравнению с сердцем. Такое сердце вряд ли часто встретишь у быстрого француза или итальянца, у которого, как говорят, огонь бушует в жилах. Я сам итальянцев не встречал…

«…Объясню через сравнение или, можно сказать, аналогию. Если бы я был русским романистом и обладал бы талантом, то обязательно выбирал бы своих героев из русского родового дворянства, поскольку только в этом типе культурных русских людей возможен хоть намек на красивый порядок и впечатление, так необходимые в романе для изящного влияния на читателя. Говоря это, я вовсе не шучу, хотя сам я совершенно не дворянин, что, впрочем, вам и так известно…»

Многим русским трудно расстаться с любимой идеей о славном мире, заключенном в стенах самого Царьграда, даже если общие условия европейской политики приведут к соглашению с Турцией. В таком случае вполне естественно ожидать какой-то комбинации, которая сделала бы Константинополь и оба пролива зависимыми от нас, пусть и косвенно, но все же надежно, учитывая силу обстоятельств. Как это часто бывает в подлинно великих и судьбоносных исторических событиях, живое чувство сердца и мечты пробужденного патриотизма гармонируют с самым верным, спокойным и дальновидным политическим расчетом…

«…Неужели доброта и „мораль“ не найдут применения нигде, кроме как в литературе? Неужели только в литературе, под предлогом служения «идеям», будут оправданы и даже похвальны злопамятность, желчь, яд, упорство и гордость, даже из-за незначительных нюансов в этих идеях? Нет! Не верю в это! Не хочу верить в неисправимость этого зла! Не хочу впадать в отчаяние…»

Я знал отца Макария лично, пусть и недолго, так как сам провел год на Афоне 17 лет назад (71–72), постоянно пользуясь его гостеприимством. Это был великий, истинный подвижник, как в телесном, так и в духовном смысле, достойный древних времен монашества, и вместе с тем совершенно современный, живой и привлекательный. Можно даже сказать, что в некоторых случаях он был почти светским человеком в самом положительном значении этого слова, т.е. выглядел изящно, был веселым и общительным.

Летом 1868 года мы, консулы Нижнего Дуная в Галаце, Измаиле и Тульче, получили через министерство иностранных дел экземпляр литографированной записки судебного следователя из одной из восточных губерний. В ней сообщалось о бегстве старовера Александра Иванова Масляева, который находился под наблюдением местной полиции, а также о его убийстве почти совершенно слепой старухи с целью ограбления. По словам следователя, эта старушка была благодетельницей убийцы. Подробности, изложенные в записке, представляли Масляева в весьма неблагоприятном свете…

Константин Леонтьев (1831 - 1891) знаменит, прежде всего, как философ, а также как историк литературы и культуры. "Эту рукопись я получил недавно. Автор ее ушел из жизни около года назад в своем имении. Он поручил одному из своих родственников передать ее мне вместе с другими фрагментами своих воспоминаний. Хотя мы с покойным Ладневым не были близкими друзьями и встретились всего дважды, обе встречи оказались весьма благоприятными для сближения. Я не буду подробно рассказывать о нашем первом знакомстве в том самом Константинополе, где начинается его рассказ, и о нашем втором свидании на Дунае. Между этими двумя встречами прошло примерно десять лет, и Ладнев за это время сильно изменился: он постарел и стал очень печален."

Леонтьев Константин Николаевич (1831-1891) - выдающийся русский философ, писатель и публицист, поздний славянофил. Он рассматривал либерализм с его "омещаниванием" быта и культом общего благополучия как главную угрозу для современной цивилизации. Леонтьев отстаивал идеи "византизма" (церковность, монархизм, сословная иерархия) и поддерживал союз России с восточными странами как средство защиты от революционных волнений. В советский период творчество Леонтьева не переиздавалось. Основные религиозно-философские идеи мыслителя нашли отражение в его работе "Византизм и славянство".