Александр Богданов

Щаповаловский сход переживает волнения… Разгоряченные крики, заполняющие душное помещение сборной избы, все усиливаются и сливаются в настойчивый гул. Даже бородатые старики, которые обычно молчат, теперь плотно прижимаются к столу, пробираясь вперед плечами и локтями, и с надрывом, вкладывая всю свою душу в каждое слово, кричат: – Незачем выделять!.. На что ему земля?.. Все равно – сам не будет пахать, а Игошину продаст!..

«Приятно в августовские дни среди полей наслаждаться ароматом спелых хлебов. Золотые шатры скирды располагаются вдоль дороги. Посевы подсолнечников сверкают в легком мареве ясного дня. На возвышенных и сухих участках стремительно завершается уборка проса…»

Гараська – рыжеволосый малец, с тонкими и искривленными, как развилки, ножками. Уличные ребята зовут его лягушонком. Ему семь лет, а со стороны легко можно подумать, что ему не больше пяти, такой он худой, незаметный и мелкий. Единственное, что бросается в глаза – это его круглая голова с золотушными пятнами около ушей и синий, распухший от ржаного хлеба живот…

«…Их было десять тысяч женщин, которые оставили своих мужей, чтоб создать особое женское царство и начать независимую жизнь.Казалось, что все на земле было подчинено господству женщин…»

…Были – юность, азарт, бесстрашная смелость, неутолимая жажда смелых и ярких впечатлений. На каникулы Грацианов уезжал к отцу, местному дьячку, в деревню Порзовку, где в рабочее время помогал по хозяйству, а в свободные дни бродил по лесам или весело проводил время до зари с деревенскими девушками. Зимой – на Рождество и масленицу – он охотился на волков с топором за поясом и стареньким ружьём, и однажды на удивление всей Порзовки принёс домой из лесного оврага живого волчонка, чудом спасшись от разъярённой волчицы…

«…Наш общий приятель художник Гриднев, человек много видевший и богатый житейским опытом, обладал двумя редкими качествами: с чисто женским любопытством он соединял удивительную способность быстро и легко подходить к людям, с которыми знакомился. Была в его душе какая-то притягивающая интимность, нравившаяся всем без исключения, и старикам, и молодежи, и в особенности женщинам. С большинством из нашего кружка Гриднев был в близких отношениях: ему поверяли сердечные тайны и нередко его же выбирали в качестве третейского лица при разных недоразумениях и спорах. Гриднев был доволен той ролью, которую играл среди нас, и за это в свою очередь платил нам рассказами, интересными уже тем, что в них мы старались угадать кого-нибудь из наших знакомых…»

«Сумрачны подернутые туманной завесой дали. Обложной дождь уже третий день поливает дорогу и поля. Холодно по-осеннему, хотя только еще начало лета. Тучи низко и быстро несутся над землей косматыми птицами. Придорожные ветлы с отяжелевшими ветвями издали круглятся, как большие черные шатры. Пусто в полях, лишь кое-где копошатся, несмотря на дождь, люди…»

«…Стояла глубокая осень, – мы сбились с дороги и без толку кружились под дождем по голым раскинутым на десятки верст полям. Наконец, – после долгих блужданий вымокшие и продрогшие мы въехали сперва на чьи-то гумна, – а потом в незнакомое село… Кругом – хотя было еще не поздно – жители уже спали; только на площади тускло маячили в полумраке огоньки большого пятиоконного дома…»

Жизнь отца Герасима была радостной и легкой. Он служил священником в селе Суховедринке уже четвертый год. Приход оказался состоятельным, причт — спокойным и не жалующимся, а главное — матушка Антонина Васильевна, с которой он до свадьбы не произнес и двух слов, оказалась отличной женой, не сварливой, не капризной и во всем покорной мужу…

Сережа был единственным сыном Николая Кирилыча Казанцева, и с его утратой он ощутил, что главная ось всей его жизни рухнула. Теперь посещать службу, заботиться о будущем и строить карьеру стало не нужно. Раз Сережи нет, то это уже не имеет смысла…

«Отец Леонид только что проснулся после обеда и благодушно потянулся на постели. Потом встал, подошел к окну, откинул половинки двойных коленкоровых занавесок и жадно глотнул свежий воздух широкой и обнаженной волосатой грудью…»

День 23 июня –канун Ивана Купалы – это народный праздник. С раннего утра в деревне Линтуле царит веселье и нарядность… Молодежь готовится к празднованию: этой ночью в лесу будут разжигать смолу в бочке, солому, сосновые ветки, прыгать через костры („кокко“), петь песни и гадать на корнях болотных финских цветов – орхидей…

Кирик с мрачным взглядом наблюдал за сосновым гробом, сделанным из старых досок. Покойник – его отец – лежал на двух сдвинутых скамьях в центре избы, накрытый домотканым холстом. Желтое лицо с заостренным носом и прилипшими к лбу волосами выглядело еще более печальным. На груди, где были скрещены руки, холст поднимался горбом…

«…Поезд приближался к станции Бологое. В третьем классе, как обычно, было душно, тесно и дымно. Пассажиры, успевшие познакомиться между собой, вели непрерывную беседу. У самого выхода из вагона в дружной и оживленной группе сидели: болезненная женщина с бледной кожей в рыжей короткой куртке и черном платочке, с ребенком на руках; крепкий краснощекий мужчина в поддевке и ватном картузе, очевидно, прасол; солдат с тремя медалями и Георгием; неопределенный господин в очках и строгий благообразный старик с библейской седой бородой, белыми пушинами на бровях и длинными прядями волос, подстриженных почти до плеч. Старик выглядел как сектант…»

С утра ненадолго моросил мелкий дождь. Однако серое небо, затянутое низкими тучами, не смогло развеять ту радость, которая охватила город. Никогда прежде воздух не казался таким легким, никогда не было так легко и радостно дышать, как сегодня. Газетчики спешно перебегали с одного угла на другой, раздавая покупателям пачки телеграмм и газет…

Давно уже в стенах бурсы разразилась жестокая война между руководством и студентами. Противоборствующие стороны, словно две враждующие армии, выслеживали слабости друг друга, хитрили и мстили. Инструкции, люди и нравы менялись. Само здание духовной семинарии, напоминающее казарму или монастырскую гостиницу, было перестроено, но одно оставалось неизменным: причина, по которой велась война. И как прежде искали в спальнях под подушками произведения Белинского и Гоголя, так и спустя двадцать или пятьдесят лет искали Льва Толстого, Флеровского, Писарева, Чернышевского или свежую книгу современного журнала…

Мы наблюдали, что механизм подбора универсален, он работает повсюду и в любое время; другими словами, любое событие или изменение может быть рассмотрено с точки зрения подбора как сохранение или умножение одних активностей, укрепление и усиление определённых связей, а также устранение, уменьшение, ослабление и разрыв других в том или ином комплексе, в той или иной системе. Фактором, действующим в процессе подбора, всегда является "среда" в самом широком смысле этого слова: поскольку мы для нашего исследования так или иначе выделили комплекс среди других, это подразумевает, что его сохранение или разрушение, рост и развитие или упадок зависят от соотношения с этими другими, от того, насколько их активности уравновешиваются или преодолеваются активностями данного комплекса, или, наоборот, насколько они преодолевают и разрывают его связь; за счёт среды происходит увеличение активностей при положительном подборе, в неё они уходят при отрицательном…

Первые попытки точно охарактеризовать, что такое организация, привели к понятию целесообразности. В то время этот термин касался исключительно живых существ, и в качестве отправной точки исследования рассматривался отдельный организм. Целесообразная структура его частей и разумная связь между ними не только были очевидны, но и при дальнейшем анализе этот аспект становился все более явным и глубоким, впечатляя своим совершенством…