Александр Беляев

Эти руины времен римского владычества в древней Лютеции, затерянные среди домов Латинского квартала, производили странное впечатление. Ряды каменных полуразрушенных скамей, где когда-то зрители аплодировали, наслаждаясь кровавыми зрелищами, черные провалы подземных галерей, в которых рычали голодные звери, ожидая выхода на арену… А вокруг — такие привычные, скучные парижские дома с лесом труб на крышах и сотнями окон, безучастно наблюдавших за жалкими останками былого величия…

Помню, в детстве у меня возникли серьезные разногласия с моим другом Колей Бибикиным, которые едва не привели к разрыву нашей двухлетней дружбы. Он убеждал меня бежать в Америку, чтобы сражаться с индейцами, а я ни о чем не хотел слышать, кроме «Абессинии». – Во-первых, не «Абессиния», а «Абиссиния», – поправил меня Коля. – Во-вторых, пишется и «Абессиния», и «Абиссиния». Но я считаю правильнее писать и произносить «Абессиния», так как это слово происходит от местного старинного названия страны Хабешь, – возразил я с эрудицией настоящего ученого. Я прочитал тоненькую книжечку об этой далекой стране и был очарован…

В Судетах с юга на север простираются кристаллические Регорнские горы с широкими закругленными вершинами, покрытыми хвойными лесами. В этих горах, расположенных почти в центре Европы, есть уединенные уголки, куда не доходят даже раскаты грома мировых событий. Стволы сосен поднимаются к темным зеленым сводам, напоминая величественные колонны готического храма. Их кроны настолько густые, что даже в яркий летний день в этих лесах царит зеленый полумрак, лишь изредка прорезаемый узким золотистым лучом солнца…

Карл Фит открыл глаза и улыбнулся. Уже несколько дней он просыпается с улыбкой на губах – возможно, потому что засыпает, думая о том, как прекрасна и увлекательна жизнь. Как и вчера, а также три дня назад, он внимательно осмотрелся вокруг. Он откинул голову назад и увидел балконную дверь, сквозь стекла которой в комнату проникали косые лучи утреннего солнца; его взгляд скользнул по маленькому письменному столу из белого дуба и удобному рабочему креслу; он повернул голову и осмотрел платяной шкаф в стене, как будто желая убедиться, что все на месте, и закончил осмотр умывальником у двери. Все на месте. Все так же, как и вчера, в этой маленькой, аккуратной, светлой комнате. А картины на стенах и букет на столе?…

«Спольдинг вспомнил счастливые, как ему казалось, минуты, когда он положил в портфель аттестат об окончании политехнического института.Он – инженер-механик, и перед ним открыт весь мир. Для него светит солнце. Для него улыбаются девушки. Для него распускают павлиньи хвосты роскоши витрины магазинов, для него играет веселая музыка в нарядных кафе, для него скользят по асфальту блестящие автомобили…»

Джемс Лэйт завтракал у широкого открытого окна. В саду китаец – садовник поливал лимонные и апельсиновые деревья, а также кусты роз из шланга. Несмотря на ранний час, жара уже ощущалась. Вошел загорелый мальчик в короткой курточке с блестящими пуговками, поклонился, подал письма и газеты на подносе, произнес: – Утренняя почта, сэр! – и вышел, тихо ступая…

«– Вы начинаете стареть, Иоганн, – ворчливо сказал Эдуард Гане, отодвигая кресло.Лакей с трудом опустился на колени, подавляя вздох, и начал подбирать упавшие с подноса кофейник, серебряный молочник и чашку.– Зацепился за угол ковра, – смущенно проговорил он, медленно поднимаясь…»В этом шедевре малой прозы автор не без юмора, но с выраженным сочувствием изображает, как одинокие пожилые люди для облегчения своего быта впускают в свою жизнь технические новинки. Актуально не правда ли?Беляев ярко описывает здесь нюансы использования технологии распознавания голоса.

– Что нового, Вилли Улла? – спросил Бойко, поворачивая исхудавшее, бледное лицо. Хозяин дома только что вернулся из города. Он поставил в угол корзину, снял барашковую круглую шапку, вытер пот со лба и шеи и снова надел шапку. Он был чем-то взволнован, но старался это не показывать…

Высокий, массивный председатель правления инженер Гейден сидел за большим столом и просматривал папки. Его маленькие, живые глаза и медленные движения толстых рук придавали ему облик добродушного медведя. Лампа ярко освещала стол, в то время как большой кабинет погружался в полумрак. Лишь под потолком, у книжных шкафов, блестела алюминием двухметровая модель последнего дирижабля, словно он парил высоко в темном небе…

«– Пощады! Пощады! Пожалейте детей, не оставляйте их сиротами! Пощады! Пощады!.. Эти женщины нарушили всю торжественность церемонии. Как им удалось прорваться сквозь цепь солдат? Генерал-капитан Буэнос-Айроса, диктатор Розас, нахмурился. Его рыжий английский скакун нервно перебирал ногами, – крики детей и женщин действовали на нервы лошади гораздо сильнее, чем на нервы ее всадника. Женщины окружили лошадь, кричали «Пощады!» и протягивали к Розасу плачущих младенцев. Но «человек железа и крови», как его называли, не знал жалости. На его бритом лице с большим носом и щеками не было видно ничего, кроме досады из-за случайного нарушения порядка…»

Последние гости давно покинули территорию Московского зоопарка. Ворота закрылись, солнечные лучи погасли на куполе близлежащей церкви, летняя ночь окутала синим покровом вольеры и дорожки парка, погасила блеск прудов и превратила зелень деревьев в черный цвет. И звезды, как глаза любопытных волчат, заблестели на небе – им хотелось узнать, что происходит в зоопарке, когда он опустошен от посетителей с тысячами любопытных глаз, внимающих обитателям сада. И небесные волчата наблюдали более интересные вещи, чем способны увидеть человеческие глаза…

Во время своих прогулок в окрестностях Симеиза я заметил одинокую дачу, расположенную на крутом склоне горы. К этой даче не вела даже дорога. Она была окружена высоким забором, с единственной низкой калиткой, которая всегда была плотно закрыта. Ни куста зелени, ни дерева не было видно над забором. Вокруг дачи простирались голые уступы желтоватых скал; местами росли чахлые можжевельники и низкорослые, кривые горные сосны…

Свирепый северный ветер не утихал ни на минуту. Он, казалось, решил уничтожить всё на своём пути. Ледяная пустыня была гладкой, как стол, и абсолютно безжизненной. «Ни деревца, ни былинки, ни мышки. Не пробегает олень, и не гонится за ним волк», – как говорится в чукотской сказке. Только в некоторых местах из-под снега, оледеневшего до твердости камня, поднимались невысокие осколки ледяных глыб…

«Рубцов – это я. Илья Ильич. Мне двадцать четыре года. Я румяный, веселый и подвижный. Друзья зовут меня Чижиком. Друзья – это Пронин Иван и Дашкевич Казимир, которого все называют Казей. Пронин напоминает меня, он тоже молод, весел и активен. А Дашкевич порой даже на себя не похож. Он как весенняя погода: то дождь, то снег, то солнце, то тучи, то тепло, то холод – всего понемногу. Казя высокий, худощавый и угловатый. Он крепкий, но мнителен и часто находит у себя несуществующие болезни…»

Было болото. И был мальчик. Это болото называлось Чертовым, а мальчика звали Панасиком, или по школьному прозвищу Кулик. И действительно, как же не Кулик: с длинным носом, живущий у болота и восхваляющий его…

«Мы пролетали на довольно низкой высоте над неровной местностью, и прекрасный пассажирский самолет заметно трясло. Мой сосед, журналист из Вены, Эрвин Лик, крепко "приклеенный" к креслу широким ремнем, морщился, разглаживая географическую карту, которая каждую минуту соскальзывала с его колен…»

«– Поздравляю! – От всей души поздравляю! Тебе повезло, Левка. Со школьной скамьи и, можно сказать, сразу в капитаны воздушного корабля. – Ну, мой корабль-то на привязи! – с улыбкой ответил Леопольд Миллер. – Ему вдвойне повезло. Слушайте! Не перебивайте! – старался перекричать всех черноволосый живой Дунский. – Во-первых, такое назначение… – По заслугам, брат!»

«Одна река в Казахстане сбежала. Нужно сказать, что эти азиатские реки непредсказуемы. Прямо можно назвать их сумасшедшими. Где вчера была мель, сегодня уже омут. Река текла вправо, и вдруг – повернула влево. В течение одного дня берега могут отгрызть вместе с кишлаками на двадцать метров. Шалит, одним словом. Существуют и такие реки: неизвестно, откуда начинаются и куда уходят. То ли высыхают, то ли зарываются в песок, прячутся от солнца – и текут себе под песком, оставаясь никому неведомыми. А люди бродят по пескам и умирают от жажды. За такими реками никакие карты не угонятся. На карте – одно, а в реальности совсем другое. Хоть каждый день карту обновляй…»

Николай Иванович Самохин и Семен Лучкин были близкими друзьями. Их дружба зародилась в те времена, когда они вместе играли в бабки на запыленной деревенской улице и называли друг друга Колька и Семка. Они проживали в деревне Буйково, которая находилась на высоком берегу небольшой реки. На противоположном берегу реки располагались заливные луга…

Джон Кемпбелл занимал должность старшего радиста на морской радиостанции США в Гонолулу. Молодые помощники звали его „господином эфира“. Он знал позывные всех дальнодействующих радиостанций по всему миру. Виртуозно настраивался и отстраивался. У него были эфирные связи во всех уголках планеты. Для Кемпбелла не существовало границ и разницы во времени. Он жил одновременно во всех широтах и полюсах. За одну минуту он мог передать своим друзьям и „доброе утро“, и „добрый день“, и „добрый вечер“, и „доброй ночи“. И он никогда не путал, где на земном шаре день, где ночь, а где утро…