— Я знаю, зайка. — Рапсодия глотает кусочек мяса.

— Наверное, у тебя был трудный день?

— Все дни трудные. Не всем дано сидеть дома и прятаться от жизни.

Бессмысленно объяснять про своё лицо.

— Они его продадут тем же людям, что купили кровать и туалетный столик?

— Откуда я знаю. — Узкая челюсть Рапсодии напрягается, когда она жуёт. Чарльз протягивает руку и отводит длинный белокурый локон от её рта.

— На него ушли все остатки красного дерева.

— Наверно, тебе нужно ещё.

— А можно?

— Можешь завтра позвонить заказать. Не больше чем на пятьсот долларов. Я скажу Майку захватить по дороге.

— Так он опять придёт. — Рука Чарльза сжимает её лодыжку. Рапсодия роняет вилку. Когда его рука ослабевает, она опять принимается за еду.

— Эти подносы придётся продать. — Рапсодия тянется вниз, берёт его за руку и тянет её к гладкому узору орехового дерева. — Оставь их тут на диване к нашему приходу.

— Я месяц на них потратил.

— Так тебе нужно красное дерево или нет?

Чарльз опускает взгляд на выбоины в погубленном паркете. Порыв ветра ударяет в стену, и дом встряхивает. Рапсодия морщится, словно от боли, и берёт ещё кусочек мяса.

Низкий стон доносится с крыльца, и Рапсодия застывает, не дожевав. Она наклоняет голову, и звук медленно уносится в сторону.

— Что это?

— Так. — Чарльз переносит вес тела на здоровую ногу и смотрит в открытую дверь. Простыня ползёт по полу, как альбинос-осьминог, увлекаемая воздушными потоками Санта-Аны. Стон входит в дверь, громче на этот раз, и за ним высокий переливчатый вопль.

— У меня всё внутри ноет, когда ты врёшь. — Рапсодия пихает поднос ему в лицо. Он берёт его руками, чуть было не ставит на угловой столик, уже несуществующий, и кладёт на диван рядом с ней. — Я хочу на улицу, — требует Рапсодия.

Не говоря ни слова, Чарльз встаёт. Её рука теребит его за бок, продвигается на ощупь между шрамами под его изношенной рабочей рубахой, и она с трудом поднимается. Её глаза вспыхивают рядом с ним — как всегда, уставившись в небо.