И захохотал, гладя ладонью живот.
Отец исподволь, как мог, гнул свою линию.
Он признался Ардану, почему родился у них такой Пегий. Трех кобылиц на свой страх и риск он как-то ночью гонял в один из соседних улусов к жеребцам-производителям — тяжеловозу и рысаку орловской породы. Орловец и покрыл Пегашку.
Об этом никто не знает; отец боялся, что у конюха из того улуса — его давнего друга — могут быть неприятности…
И вот, значит, бригадир Яабагшан нацелился на Пегого. Такой прилипчивый, как репей, ни за что не отстанет, пока правдами-неправдами своего не добьется…
В один из зимних дней — у Ардана как раз каникулы были — бригадир приехал к ним в Шаазгайту и, не поздоровавшись с отцом, хмуро бросил:
— Вот чего, Сэрэн, приказ председателя… Будем запрягать Пегого в сани.
Отец набивал трубку — пальцы у него мелко задрожали, желтый табак просыпался на снег.
— Взрослые как будто люди, а понять не хотите, — сказал отец. — Как быть табуну без вожака? На ночь лошадей запирать — так?
— Выдумал «запирать»! Паси.
— Без вожака табун разбредется — не собрать. А вокруг волки рыщут…
— А ты для чего табунщиком назначен!
— Хоть десяток табунщиков назначай — в зимнюю ночь без вожака табуна не удержать…
Отец старался говорить спокойно, но трубка в его пальцах плясала.
Яабагшан ухмыльнулся:
— Ах, во-он что-о… Наконец понял тебя!
— Что ты понял? — решительным, отвердевшим голосом ответил отец. — Ты вообще ничего не понимаешь и даже не стремишься понять…
— По-онял! Ты, получается, сам ни днем, ни ночью не пасешь табуна. Спокойно полеживаешь, плюешь себе на живот, передоверив табун жеребцу. Так, пожалуй, всех лошадей растеряешь… Я этого не оставлю, доложу правлению колхоза!
— Докладывай, сплетник! — закричал отец. — Этим только живешь… Забыл, видно, как за твой поганый язык тебя доярки избили?! Черный склочник… А я работаю честно, мне нечего бояться…
— Не забывайся, Сэрэн, отдавай отчет своим словам, — грозно заметил Яабагшан. — А то потом всю жизнь жалеть будешь. Я лицо ответственное… Даешь жеребца? Иль даже председатель для тебя не указ?