Люди кричали:
— Правильно!..
— Пусть так и будет!
— Ай да наш Ардан!..
Балта почтительно вложил пиалу в руки деревенского старейшины — такого глубокого старика, что он уже не мог двигаться без посторонней помощи, его согнуло дугой, как дерево ураганом. Однако глаза старца видели зорко, смотрели ясно и мудро. Он тоже побрызгал из пиалы на четыре стороны, невесомой ладошкой прикоснулся к голове Ардана, еле слышно сказал, будто это летний ветерок прошелестел:
— Поднимаю духаряан за то, чтобы всегда горел очаг радости в нашей Шаазгайте…
И выпил до дна.
— Верно!
— Быть этому…
У Ардана сладостно кружилась голова.
Праздновали до рассвета.
2
…Выковыривая лопаткой из мерзлой земли зерна, Ардан так увлекся, что не заметил, как сизые сумерки накрыли степь, слабое солнце, съехав к горизонту, совсем потускнело. Лошади паслись группами или по две-три и далеко друг от друга не разбредались — вожак следил строго. Непослушные на себе испытали его власть и ярость. Никто, даже самый норовистый конь, давно уже не рисковал удаляться от табуна. Любую попытку отстать или убежать. Пегий подмечал моментально, коротким, предостерегающим ржаньем требовал вернуться. А тот, кто не подчинялся, тут же на собственной шкуре познавал железную силу копыт и зубов вожака. Провинившегося Пегий гонял до тех пор, пока тот не останавливался в полном изнеможении и полной покорности.
С таким жеребцом можно пасти табун!
С Арданом же он, как и с отцом, был ласков, послушен: пожелай же кто-нибудь другой свою волю над ним утвердить — ни за что не подчинится. Бригадира Яабагшана, между прочим, проучил так, что тот по сей день ненавидит Пегого.
Когда молодой жеребец неожиданно для всех отличился на аймачном празднике и о нем повсюду заговорили с удивлением и восторгом, Яабагшан зачастил с центральной усадьбы в Шаазгайту. То придирался к отцу Ардана, выискивая мнимые промахи в его работе, то, наоборот, становился льстивым, расхваливал табунщика — и все разговоры в конце концов сводил к одному: надо обучить Пегого вожжевой езде. Пусть станет послушным в оглоблях!
Отец и бригадир по-разному смотрели на Пегого.
Бригадиру что? Лишь бы заполучить для разъездов отменного коня — выносливого, да такого к тому ж, чтоб покрасоваться на нем можно было, похвастаться перед другими… Он, когда в седле, до дверей колхозной конторы тихо не подъедет — обязательно галопом, во весь опор, дразня собак и пугая сопливых ребятишек. Уж не одну лошадь запалил за свое бригадирство, и все ему с рук сходит…
А у отца Ардана в мечтах было одно — он этим болел и покоя не знал: как бы влить в табун новую могучую кровь, изменить, породность лошадей. Пусть на вид они останутся такими же небольшими, в еде неприхотливыми и стойкими перед морозами. Но дать им еще бесценные качества орловских рысаков и русских тяжеловозов!
Ардан однажды слышал, как бригадир, грубо оборвав рассуждения отца о необходимости улучшать породу колхозных лошадей, самодовольно заметил: «Надо газеты читать, радио слушать! На смену коню машины идут. Скоро тракторов, комбайнов, грузовиков станет с избыткам… Но жирную конину ничем не заменишь! А на вкусе конины породистость не сказывается!..»