— Нет, она, безусловно, знакомит с основами того, что уже открыто и сделано. Но ведь мы живем в постоянно изменяющемся мире, где открытия случаются буквально каждый день. А все устройство массмедиа сейчас «заточено» на сенсационность, которая раздувает из любого мало-мальски заметного события даже: не мыльные пузыри, а воздушные шары. Обыкновенный человек просто не в состоянии оценить истинный масштаб и ценность того или иного открытия. Причем на этом «горят» не только обыватели, но и ученые.
Известны даже случаи, когда за такие раздутые вещи давали Нобелевские премии.
Например, история с высокотемпературной сверхпроводимостью. Лет 25 назад два швейцарца обнаружили эффект: сверхпроводимость у жидкого гелия, у жидкого кислорода возникала при температуре не абсолютного нуля, а чуть выше, градусов на 10–15. Это была сенсация! — для энергетики и для многого другого это чрезвычайно важно и полезно. Тогда все это подняли до таких высот, что немедленно присудили Нобелевскую премию. Предполагалось, что найдено целое научное направление, найден ключ к овладению высокотемпературной сверхпроводимостью, я делал фильм на эту тему. А потом оказалось — чушь! Дальше не удалось сделать ни одного шага.
— А почему Нобелевские премии обычно дают через 20, 30, 40 лет? Чтобы проверить открытие — его ценность ведь далеко не всегда бывает очевидной. Но здесь сенсация была настолько яркой, что ждать не стали. И, как оказалось, напрасно.
Вторая история — история с 2000 годом, «миллениумом», когда ожидался сбой в компьютерах, и весь мир вопил, что произойдет черт-те что — будут падать самолеты, взрываться атомные электростанции… Опять-таки, мы делали об этом двухчасовой фильм, ездили в США по приглашению американского правительства, объезжали компьютерные фирмы, снимали… И — ни-че-го! Заблуждаться могут, как видим, даже целые сообщества.
Так вот, в чем суть нынешней просветительской деятельности? В том, чтобы оценивать научные события, опираясь на авторитеты, на историю исследования тех или иных вопросов.
Ведь в науке ничего не происходит неожиданно. Приходит время, и какой-то задачей «вдруг» начинает заниматься просто огромное количество ученых в разных странах. Кто-то нашел правильную дорогу, кто-то залез в тупик, у кого-то что-то не получилось, — это занимает много времени, и — наконец кто-то делает открытие. Вот, например, Эйнштейн открыл общую теорию относительности. Это мог сделать Минковский, могли сделать еще пять-шесть человек… Эйнштейн и сам признает: они были так же близки к этой задаче, как и он. Он просто сделал это раньше других. Такое случается.
Когда происходит событие подобного масштаба, объяснить его людям часто бывает невероятно сложно. Но вполне реально оценить событие с точки зрения, например, его влияния на дальнейшие исследования. Скажем, представление об эффекте разлетающихся галактик, о Большом Взрыве — одно из следствий той же теории относительности. Чтобы объяснить людям существо теории относительности, понадобилось затмение! То есть искривление солнечного луча, которое может наблюдать каждый. Для объяснения эффекта разлетающихся галактик понадобилось открытие так называемого «красного смещения», автором которого был выдающийся астроном и физик Хаббл.
Чтобы найти и поддержать действительно важное научное событие, популяризатор не должен идти по пути буквального перевода на «человеческий» язык научных терминов и событий. Нужно смотреть вокруг, искать связи, возникающие у открытия с «вненаучной» жизнью. Что значит — помочь людям выработать свое отношение? Это значит сказать им: вот, сделано открытие, — не пытайтесь его понять, это очень сложно. Но оттого, что оно произошло, станет возможно то-то, то-то и то-то. Например: оттого, что пересадили ген лягушки или червяка в картошку или в помидоры, они теперь могут лежать месяц и не портиться. Как это возможно с точки зрения генетики — «простому» человеку не так уж важно. А что от этого получают люди — очень важно и, главное, более понятно.
— Скажу сразу, что непосредственной обратной связи с аудиторией у нас сейчас нет. В советское время письма приходили мешками, и нас заставляли на них отвечать. А сейчас никто не пишет — даже по электронной почте. Конечно, возникают какие-то вопросы, предложения, но это просто в тысячи раз меньше, чем раньше.
Однако интерес вычисляется другими способами. Как правило, многих интересует сфера, связанная с медициной: собственное здоровье, перспективы лечения тех или иных болезней, пересадки органов… Далее, это вопросы, связанные со всевозможными глобальными проблемами: экология, климат, народонаселение, энергетика — хватит или не хватит на нашу долю газа или нефти… Здесь есть возможность вполне серьезного футурологического анализа. Словом, вполне реально составить перечень тем, так или иначе волнующих публику, и работать с ними.
— Я не уверен, что фундаментальные вопросы в чистом виде интересуют большую аудиторию. Вообще у научно-популярных программ есть своя постоянная аудитория. Во всем мире она не превышает пяти процентов населения, у нас — тоже. Вот, например, наши программы идут ночью — очень плохое время, люди жалуются, но тем не менее свой процент зрителей у нас есть. Пусть три процента, три с половиной, иногда меньше, иногда чуть больше, но есть. Например, наш сериал о генетике — «Код жизни» — набирал больше трех процентов.
Этот процент включает в себя прежде всего так называемую интеллигентную публику: людей с высшим образованием, привыкших работать со сложной информацией, интересоваться многим… — вот они и интересуются. Запрос этой аудитории на «фундаментальные» темы на самом деле не очень актуален, потому что знание о «фундаментальном» — это, как правило, устоявшееся знание, сформировавшееся лет 30–50 назад, со своим сложившимся языком, своей литературой; это — то, что изучают в вузах.
Но мы все-таки заинтересованы в вовлечении большего количества зрителей. Даже не из экономических соображений, а просто по сути просветительства — это наша основная задача: втягивать как можно больше людей, соблазнять их знанием. Мы, конечно, понимаем, что соблазнить человека малообразованного, не отягощенного высшим образованием или, может быть, не очень внимательно в свое время учившегося, и рассказывать ему впрямую о фундаментальных проблемах — дело довольно безнадежное. Тем более в условиях нынешней борьбы за зрителя вообще. При таком количестве каналов, как сейчас, слишком велик соблазн зацепиться за что-то другое. Приходится прикладывать усилия.
Поэтому мы, например, начинаем каждую программу с некоего «крючка», задача которого — зацепить зрителя чисто эмоционально, драматургически: с некой интриги, которая остановила бы руку на переключателе и заставила бы смотреть дальше. Когда речь идет о фундаментальной науке — это, как правило, тоже требует драматизации, поиска формы, сюжета, конструкции, которая была бы интересна зрителям.
Пару лет назад мы делали цикл «Братство бомбы», и первый фильм в нем был посвящен фундаментальным вещам — открытиям, восходящим к Кюри, Бору, Резерфорду… Мы держали внимание зрителя обещаниями, вовлекали его в ожидание предстоящего удовольствия и напряжения: шли от открытий в фундаментальной физике — к перипетиям и драмам, связанным с бомбой. Это один из способов.
Другой способ — попытаться изложить фундаментальную проблему через жизнь связанного с нею ученого. Кстати, в связи с «Кодом жизни» у нас было довольно много трудностей — объяснять генетические законы впрямую очень сложно. Мы включали фундаментальные понятия дозировано — через биографии исследователей.