– Я подумала… что тебе одиноко. Хотела составить компанию…
Она уже не скрывалась. Сердце ее открылось навстречу Годдарду. Он мог либо взять его, либо пронзить кинжалом.
Мгновение Годдард колебался.
– О господи, Эйн! Запахни мантию.
Она подчинилась и запахнула манию так плотно, что та села на ней викторианским корсетом, выдавив из легких почти весь воздух.
– Прости, – начала она, – но я думала…
– Я знаю, что ты думала. Я знаю, о чем ты думала с того самого момента, когда я восстановился.
– Но ты сказал, что тебя влечет…
– Нет, – поправил ее Годдард. – Я сказал, что мое
Эйн решительно подавила остатки чувства, которое пыталось овладеть ею. Теперь она будет холодна. В противном случае она просто сорвется – прямо на глазах Годдарда. Но лучше убить себя, чем допустить это.
– Должно быть, я неверно все поняла, – сказала она наконец. – Вас так трудно понять, Роберт.
– Даже если бы я желал таких отношений, у нас с тобой ничего бы не получилось, – объяснил Годдард. – Жнецам ясно и четко предписывается не вступать в подобные связи друг с другом. Мы можем удовлетворять наши желания за пределами сообщества, но без поддержания эмоционального контакта. Нам это не нужно.
– Теперь вы говорите как жнец из «старой гвардии», – сказала она.
Годдард воспринял это как пощечину. Но затем посмотрел на Рэнд, внимательно посмотрел, и неожиданно сделал открытие, до которого она сама не додумалась.
– Ты вполне могла сказать мне о своих чувствах днем, но ты этого не сделала. Вместо этого пришла ночью. Почему, Эйн?
Ответа у нее не было.
– А потому, что если бы я принял твои авансы, в темноте ты могла бы представить, что я – это он, тот твой тупоголовый мальчик с вечеринки!
– Ни в коем случае! Как вы могли такое подумать? – воскликнула Рэнд, ужаснувшись не нелепости предположения, высказанного Годдардом, а, напротив, тем, что он открыл перед ней правду ее положения.
И, чтобы она почувствовала себя окончательно униженной, в дверях появился Жнец Брамс.
– Что происходит? – спросил он. – У вас все хорошо?