— Говорят, разбитые вещи надо выбрасывать. Склеивать — все равно, что подлизываться после сокрушительной ссоры, — заметила Ди, не отрываясь от работы. — Фальшивая целостность. Уж лучше распустить вязку, если ошибся, и начать все заново.
— А я обожаю исправлять и спасать. Разумеется, прежнего не вернуть, но, глядишь, получится что-нибудь путное. Зайда хотела выкинуть эту прелестную вещицу. Ценности, конечно, она не представляет. Но этот красный дракон заворожил меня. Вернула бедняге хвост, а заодно подрисовала парочку хризантем как раз на трещине. Глянь-ка, по-моему получилось совсем не плохо.
Ди взяла реставрированную сестрой вазу. — У нас ведь тоже получилось, а? Трудно поверить, что тридцать пять мы прожила так, словно никогда не имела сестры-близнеца.
— Опомнились как раз вовремя: опасность ввести в искушение романтических мужчин явно миновала. Знаешь, что сказал мне тогда Родриго? «Твой образ волшебно раздвоился, приобрел объем. Анна — это тоже ты, но немного иная, новая. У меня такое чувство, словно мы все начали заново». Славно, а? Он начал заново, но думая о тебе!
— Мы же знаем — может, такова судьба всех двойников? Я хорошо помню, как после исчезновения Грега и твоей неудавшейся попытки уйти из жизни, Родриго приехал за невестой в Вену. Даже ничего не зная о нем, можно было поспорить — что молодой мужчина с узким тонким лицом и смоляными волосами до плеч — поэт. На этом бледном лице горели такие глаза!
— Родди имел бешеный успех в Испании. Его портреты печатали в журналах и даже продавали как открытки. Для автора сложной поэзии это редкость. Правда — на тексты Родриго сочиняли песни. И, конечно же, он был очень красив. Да к тому же — окружен ореолом дружеской близость к Сальватору Дали.
— Тебе здорово повезло.
— Я была очарована всем этим… Мы обвенчались в старинной церквушке на вершине покрытого апельсиновыми рощами холма. Дом Кортесов — скорее похож на миниатюрную крепость в мавританском стиле. Там всегда прохлада и сумрак. В маленьком внутреннем дворике бьет фонтан — совсем простенький, древний, позеленевший внутри, а колонны круглый год покрывают цветущие розы… В столь живописных «декорациях» трудно не стать поэтом! Наша спальня находилась в угловой, полукруглой комнате. Из узких окон открывался такой вид, что у меня дух захватывало — поля, луга, перелески, деревенька внизу… с лугов залетали пчелы и пахло разогретым на солнце медом… Однажды я села на пчелу… — Ди застенчиво улыбнулась. — Это очень больно, дорогая. Родди пришлось отсасывать яд… Да… Наша спальня была волнующе спартанской, как в средневековом замке: белые стены, пушистый ковер на каменных плитах. В этой комнате на старинной кровати из резного, почерневшего дуба родились наши дети. В изголовьях, конечно, висело распятие. Тоже черное, агатовые и старинные четки.
— Твоя жизнь прошла в совсем ином мире.
— Ах, в этом доме мне казалось, что время остановилось. Честное слово — служанки на кухне даже не пользовались газом, а воду грели в большом чане. Если б ты видела, как проходил в семье Кордесов банный ритуал! Лохань из бука величиною с саркофаг посреди каменного зала со сводчатым потолком доверху наполнялась настоянной на травах ключевой водой. Рядом огромный пылающий камин, накрытый стол с напитками и фруктами. А благовония! Все лето старуха Сангос специально сушила какие-то целебные травы. Конечно же, в такой обстановке одолевали самые романтические настроения… — Ди понизила голос. — Когда мы оставались в доме одни, Родриго любил принимать ванну вдвоем. И ещё утверждал, что никто из слуг не догадывался о том, что происходило у нас в бане! Каменный дом замирал в ночном сумраке, а мы и впрямь чувствовали себя единственными в целом свете, открывающими упоение плотских игр…
— Странно, где-то рядом жил Дали со своей обожаемой Гала. И уже брызжил в его сумасшедших шедеврах свет двадцать первого века. Ведь даже были дружны.
— Я лишь раз провела в поместье Дали полдня. Мы приехали часов в двенадцать. Гала, одетая так, словно её собирались снимать все фоторепортеры мира, сидела на скамейке с кроликом на коленях. У неё были пронзительные глубокие черные глаза и пышные волосы, поднятые валиком надо лбом. Длинные пальцы в перстнях ласкали шерсть испуганно замершего зверька.
— У вас потрясающий дом, — сказала я, восторженно улыбаясь.
— Люблю высокую роскошь. Но не роскошь вещей, а роскошь чувств, духа.
Почему-то мне показалось, что она сообщает об этом всем. И также Сальвадор, который сразу же объяснил, показывая на свои усы: «Пока все глазеют на мои усы, я прячусь за ними и делаю свое дело».
— Думаю, тебе так показалось, поскольку ты встретилась с известными людьми, дорогая. Ведь тогда уже Дали считался великим, а Гала — самой обольстительной и эксцентричной из женщин мировой богемы. Все, что бы ни сделал или ни произнес гений — кажется особо значительным и уже как бы прочитанным в его биографии.
— Да! Мне запомнилась его фраза, сказанная за обедом по поводу вареных в вине раков: «Политика, как рак, разъедает поэзию». Усатый сеньор произнес её так, словно собирался высечь на собственном памятнике. Но у Родриго восхищенно сверкнули глаза. Он завязал многозначительный философский диспут, а потом сто раз цитировал Дали своим друзьям… Родди ненавидел искалечившую его войну и все общественные распри считал «отходами цивилизации». В своих стихах он принципиально избегал какого-либо политического пафоса.
— Чудесно — обедать с самим Дали!
— Я запомнила ещё одну его шутку: «Можно многому разучиться. Я, например, не пою, — забыл как это делается».
— Кажется, я читала это в его опубликованных записках. Одно время Дали был моим идолом и я никак не могла понять почему. Оказывается, оттого, что им увлекалась ты.