— Не удивительно — она такая беленькая и пышная — взбитые сливки, усмехнулась Эн. — Хорошо, что племянница пробудет у тебя всю неделю. За девицами уследить трудно.

— Да просто невозможно! — Зайда после мучительных колебаний взяла пироженное с вишнями. — Вчера из-за неё едва не разыгралась настоящая трагедия. Вы, конечно, видели — это было так страшно! Брр! — Гостья передернула пышными плечами, удачно задрапированными тканью с крупным узором ручной работы. Будучи уверена в безупречности своих ног, Зайда предпочитала носить легинсы и чрезвычайно эффектные длинные блузки и свитера. Каждый из них являлся произведением искусства.

— Отличная блузка, — Одобрила Ди, — уникальное шитье, музейная редкость.

— Я сама — лучшая витрина. А на свете так много красивых вещей приходится ежедневно освежать экспозицию, — смеясь, оправдывалась Зайда.

— У тебя остались неохваченными маски, канделябры, арбалеты. Такие штуковины не плохо смотрелись бы в твоих руках.

— Все впереди. Вот отмечу полувековой юбилей — и уймусь. Изменю имидж дизайн помещения. Я уже разработала эскизы: все благородно-серое, отделка из серебра и самоцветов. Туалеты только от Джона Гальяно.

— Я думала, полтинник тебе исполнился три года назад, — не упустила случая Ди. — Рада, что ты притормозила время. Нас с Эн тоже больше устраивает цифра шестьдесят пять. Пять вообще считать не стоит, а шестьдесят говорить неприлично. Значит — пятьдесят девять. Но это звучит как цены на распродаже. Можно подумать, что мы стремимся выглядеть моложе. Лучше — пятьдесят семь. Скромно и правдиво. — Эн поправила браслет, который надела в этот день. — Вот так путем несложных математических манипуляций мы помолодели на два десятилетия. Обожаю точные науки.

— А что за вещичка у тебя на руке?

— О! Вот ему-то уж точно полвека. — Эн сняла и протянула Зайде широкий медный браслет с латунной инкрустацией в виде ослика.

— Только не убеждай меня, что это из гробницы фараона. Мексиканская ремесленная работа. Ценности, увы, не представляет.

— Ошибаешься, Зайда. Потом мне дарили автомобили, даже бриллианты, антикварные вещицы. Но ничто не радовало меня больше, чем этот кусочек меди.

Ди исподлобья взглянула на сестру: — Я никогда не видела у тебя этого браслета.

— Подарок Грега. Он сказал: «Великовато для обручального кольца». И смутился так, как умел он один — с видимостью насмешливого безразличия. «Я подыщу что-нибудь по-по-меньше, если ты моргнешь левым глазом.» шутливо добавил он, заикаясь от волнения. — «С левым глазом у меня плоховато, но если ты делаешь мне брачное предложение… — Изображая мучительное сомнение, я зажмурилась и выпалила: — Согласна!»

Сестры переглянулись и замолчали. Зайда воспользовалась паузой: Уберите пирожные, я не в силах смотреть на эту отраву. И ради Бога скажите, что вы думаете о вчерашней драме?

— Бедняга Зайда уже третий раз порывается рассказать нечто ужасное, а мы не даем ей рот открыть, — укорила сестру Ди и объяснила: — Старушки рады случаю поболтать.

— Ведь мы здесь все молчим и молчим. — Эн печально вздохнула.

— Вчера был жуткий день… — нахмурив брови, начала Зайда.

— Ужасный! — вклинилась Ди. — У меня ныли все кости. Мы полдня перебирали в кабинете старые альбомы. Там же окна выходят в сад.

— Так вы ничего не слышали?! — Зайда всплеснула руками, звякнула золотые кольца, унизывающие запястья.

— Я зашла за консультацией к адвокату, которого вы — русские расистки упорно называете Отелло. Он араб лишь наполовину. Мать Абура Раджима была индианкой. Несмотря на то, что в молодости он считался отличным спортсменом, Абур и мухи не обидит. Не говоря уже про удушения…