– Мы с ребятами сговорились сбегать в местечко к жидам, и посмотреть на щенят, что принесла собака в ближнем дворе. Другие ребята бегали туда вчера, а мы не успели. Потом хотим половить рыбу на удочку, по-настоящему. Феде отец купил рыболовные крючки в городе, а удочки мы сделаем сами.
– Никуда ты сегодня с ребятами не пойдёшь, – расстроил Ваню отец. – Сегодня воскресенье и мы с тобой пойдём в церковь к ранней обедне. Мать тоже вчера собиралась, но сейчас сказала мне, что не пойдёт по здоровью, и попросила, чтобы мы помолились за неё и поставили свечку. Потом мы с тобой поедем в город за школьными товарами для тебя. Скоро в школу, а у тебя нет ни ранца, ни новых учебников, ни тетрадей. Негоже дворянину идти в школу без принадлежностей, как простому крестьянину.
Вот вернёмся из города, и, может, успеешь еще встретиться с огольцами своими и похвалиться покупками. Да и одежонку тебе надо бы купить в школу: за лето подрос сильно и твои вещи, наверно, уже малы будут, – закончил отец и, сев за стол, тоже принялся кушать оладьи, запивая их горячем чаем, как он любил.
Ваня поначалу сильно расстроился, что его планы поменялись, но потом, вспомнив прошлые поездки в город, повеселел: там всегда было много интересного и нового, чего здесь в селе никогда не увидишь. Да и покупки к школе обещали радость и возможность погордится перед приятелями, которые в школу идти не собирались – так решили у них в семье: пора начинать заниматься хозяйством крестьянским, а не протирать штаны в школе: авось и без грамоты проживут, как их отцы и деды.
Ваня пошёл к себе собираться в церковь. В холщовой рубахе на голое тело и босиком в церковь идти нельзя, и он одел чистую рубаху, штаны и сандалии, заправив рубаху под ремень, который ему достался ещё от брата Иосифа.
Ваня вышел снова во двор, думая, что отец уже ждёт его нетерпеливо и будет ругаться за долгие сборы, но во дворе отец, сняв рубаху, сидел на табуретке, а Фрося большими ножницами укорачивала и ровняла ему бороду, нестриженную с ранней весны. Она умело чикала ножницами и клочки седоватой бороды отца падали на землю и катились к воротам, подгоняемые лёгким ветерком с сада-огорода.
Борода отца превратилась в аккуратную бородку, но волосы на голове теперь казались лохмами, и Фрося принялась укорачивать и волосы. Скоро она закончила стрижку, отец встал, отряхнулся и, подойдя к зеркальцу у рукомойника, взглянул на себя. Из зеркальца на него глядел пожилой благовидный мужчина – явно не простолюдин и стриженный, как бы в цирюльне.
– Где же ты наловчилась стрижке? – спросил довольный отец у Фроси, заметавшей веником все клочки волос, чтобы не осталось ни одного и потом их сжечь в печи. По крестьянскому поверью, клочки волос не должны попадать чужим людям, которые могут по единому клочку волос из бороды или головы навести порчу на их хозяина.
– Я всю семью нашу стригу: и мужиков, и жён их, и детей, – отвечала Фрося, собрав все волосы по двору и бросив их в печь, пришёптывая что-то про себя – для отвода сглаза.
– У других баб ничего не получается, а у меня выходит, нужно только не торопиться и чтобы ножницы были острыми. Я перед стрижкой посмотрю сначала на человека, прикину, как он будет казаться после, и начинаю стрижку по своему разумению. Ещё никто не жаловался, что я ему плохо сделала с волосами и бородой.
С девками проще – там только кончики волос подравняю, а уж косы они сами заплетают, а вот с мужиками следует повозиться, чтобы не навредить, особенно с бородой, – бойко отвечала Фрося, надевая фартук, чтобы приступить к готовке обеда. Пётр Фролович сказал ей о своей поездке в город после обедни и ей следовало поторопиться и подкормить барина в дорогу.
Пётр Фролович прошёл в дом, переоделся, по – воскресному, вышел во двор, где его ожидал Ваня, взял сына за руку и они вместе пошли к церкви, находившейся в центре села на пригорке.
Эта каменная церковь была построена несколько лет назад на месте сгоревшей деревянной. Подойдя к церкви, Пётр Фролович снял свою офицерскую фуражку без кокарды, перекрестился и направился к открытой двери, откуда доносилось пение – служба уже началась. Отец с сыном тихо прошли внутрь в прохладный полумрак, освещаемый зажжёнными свечами и солнечным светом, слабо проникающим вглубь храма через небольшие окна наверху, в цветных стёклах.
Ваня не любил эти посещения церкви: люди стоят и крестятся, шепчут молитвы, которым и его учила мама, некоторые становятся на колени и бьют поклон, а наверху за алтарём был нарисован Бог: больше любого человека с диким взглядом чёрных глаз. Ваня не понимал, как этот Бог может распоряжаться всеми людьми на всей земле и в их селе, но сельчане чуть – что говорили: «На всё воля божья».
– Если он так могуч, как богатыри и колдуны в сказках,– думал Ваня,– то почему мама никак не поправится после болезни, а у соседей недавно лошадь ударила копытом девочку и убила её. Ваня бегал тогда с друзьями и смотрел как эту девочку в гробу опустили в землю, здесь на погосте за церковью, и закопали, и никакой Бог не помог этой девочке.
Сейчас Ваня стоял рядом с отцом, крестился, как его учили, и слушал дьячка, который читал молитву. Певчие, из крестьянских детей, пели хоры и затем дьяк читал другую молитву.
Обедня закончилась, отец поставил свечку за здоровье мамы Вани и они вышли из церкви к немногочисленной толпе сельчан, которые увидев Петра Фроловича почтительно кланялись и снимали картузы.
Еще их предки были крепостными у деда Петра Фроловича и дальше, в глубине веков, они служили роду Домовых, многие представители которого покоились здесь же на сельском погосте за церковью.
Пётр Фролович не спеша возвращался к усадьбе, отвечая кивком головы на приветствия встречных сельчан, а Ваня юлил вокруг отца в надежде встретить знакомых ребят и похвалиться перед ними, что он сегодня поедет в город. Многие ребята из села, даже старше Вани, никогда ещё не бывали в городе и с недоверием слушали рассказы сверстников и родителей о городской жизни, какой она представлялась из крестьянской телеги по случаю приезда на городской базар или праздничную ярмарку.
Вернувшись домой, Пётр Фролович с сыном отобедали на веранде приготовленными Фросей, ещё вчера, борщом и варёной курицей с картошкой, попили кислого холодного кваса из погреба – настолько кислого, что щипало ноздри и слезились глаза, и стали ожидать лошадь для поездки в город. Мать Вани расхворалась сильно и к обеду не вышла из своей спальни, так что Фрося отнесла ей покушать прямо в комнату.