Я спустился с повозки, обошел ее и приблизился к кучеру.

— Как долго дорога останется открытой?

— До пяти вечера.

Значит, времени у меня хватит лишь на то, чтобы осмотреться, отнести в дом вещи и приступить к поиску бумаг, после чего Кеквик вернется и заберет меня обратно. Но я не желал уезжать так рано. Я был очарован окружающими красотами, мне хотелось, чтобы Кеквик поскорее уехал, и тогда я спокойно и обстоятельно смог бы все здесь обследовать и полностью проникнуться этим местом.

— Послушайте, — сказал я, приняв неожиданное решение, — это же просто возмутительно, что вам придется ездить сюда по несколько раз в день. Я бы предпочел перевезти сюда свои вещи, немного еды и питья и провести здесь пару ночей. В таком случае я гораздо быстрее улажу все дела, да и вам это не доставит серьезных хлопот. Сегодня днем я вернусь вместе с вами. Скажите, завтра утром вы сможете отвезти меня сюда пораньше, как только прилив позволит нам сделать это?

Я ожидал, что он попытается удержать меня или начнет спорить, отговаривать от этой затеи и снова последуют мрачные намеки. Некоторое время он размышлял. Затем, вероятно, понял, насколько твердо мое решение, и лишь кивнул.

— Может, вы хотите подождать меня здесь? Я буду отсутствовать всего пару часов. А впрочем, поступайте, как вам удобнее.

Вместо ответа Кеквик лишь натянул вожжи и стал разворачивать повозку. Через минуту он уже ехал назад по насыпной дороге. Силуэты возницы и повозки становились все меньше и меньше, постепенно растворяясь на фоне бескрайних болот и необъятного неба. Я повернулся и направился к воротам особняка Ил-Марш. Левой рукой я нащупал ключ, лежавший у меня в кармане.

Однако я не стал сразу заходить в дом. Пока у меня не возникало такого желания. Я хотел посмаковать эту тишину и таинственность, насладиться сияющей красотой, странным соленым запахом, который приносил легкий ветерок, послушать его тихое бормотание. Я прекрасно осознавал, что все мои чувства обострились и это необыкновенное место полностью завладело моими мыслями и воображением.

Я подумал, что, если мне придется задержаться здесь, я попаду под влияние этой тишины и уединения и стану орнитологом, ведь в этих местах наверняка много редких птиц — цапель и поганок, диких уток и гусей, — особенно весной и осенью. Вооружившись книгами и хорошим биноклем, я довольно скоро смогу распознавать их по крику и по полету. Пока я бродил около дома, в мою голову даже закрались мысли о том, чтобы поселиться здесь. Перед глазами у меня возникла романтическая картина, как мы со Стеллой живем в этом диком, уединенном месте, хотя я не представлял, чем мы будем зарабатывать себе на жизнь и заниматься день ото дня, а потому предпочел больше не думать об этом.

Очарованный своими мыслями, я направился от дома через поле к развалинам. Солнце на западе, справа от меня, уже начинало клониться к закату, огромный желто-красный шар выпускал свои огненные стрелы-лучи и разбрасывал по воде кровавые блики. На востоке море и небо потемнели и стали свинцово-серыми. Ветер, внезапно налетевший с реки, был холодным.

Приблизившись к руинам, я увидел, что когда-то здесь была старинная часовня, возможно, принадлежавшая монастырю, теперь же она покрылась трещинами и разрушалась, на земле среди травы лежали камни, упавшие с ее стен, вероятно, во время сильных штормов. Пологий склон вел к берегу реки. Проходя под старой аркой, я вздрогнул, когда птица у меня над головой внезапно поднялась в воздух и стала оглушительно бить крыльями, издавая громкий, похожий на карканье крик, который эхом разнесся в старых стенах часовни и был подхвачен другой птицей вдали. Это уродливое исчадие ада напоминало морского стервятника, если такой вид существует в природе. От неожиданности я вздрогнул, когда птица, тяжело взмахивая крыльями, пролетела надо мной и направилась в сторону моря, и не без облегчения проводил ее взглядом. Затем я посмотрел себе под ноги и обнаружил, что упавшие камни и земля между ними забрызганы птичьим пометом. Вероятно, птицы облюбовали эти стены для гнездовий и выведения птенцов.

Но, несмотря ни на что, мне понравилось это уединенное место, я представил себе, как здесь должно быть хорошо летними вечерами, когда нежный ветерок дует с моря и шевелит густую траву; дикие цветы — белые, желтые и розовые — распускаются среди потрескавшихся камней; солнце медленно клонится к закату, певчие птицы выводят свои прекрасные трели, а издалека доносится шум бьющейся о берег воды.

Погрузившись в размышления, я ступил на территорию небольшого кладбища. Его окружала полуразрушенная стена, и я остановился, потрясенный удивительным зрелищем. Там было около пятидесяти старых могил, кое-где надгробия на них покосились или даже упали, их покрывали заплаты из желто-зеленого лишайника и мха, от соленого ветра они выцвели, а частые дожди оставили на них пятна. Могильные холмики заросли травой и сорняками, некоторые сравнялись с землей или даже провалились. Имена и даты невозможно было разобрать, надо всем этим местом царила атмосфера тления и заброшенности.

Впереди, там, где стена переходила в осыпь камней и мусора, виднелась дельта реки с серой водой. Пока я стоял, предаваясь размышлениям, последний луч солнца погас, резкий порыв ветра зашуршал травой. В небе надо мной уродливая птица со змеевидной шеей возвращалась к руинам, и я заметил, что в своем крючковатом клюве она держала рыбу, которая беспомощно извивалась и пыталась вырваться. Я проследил взглядом за птицей — наконец она стала снижаться и села на камни, один из которых упал и укатился в траву.

И в надвигающихся ноябрьских сумерках я почувствовал, каким холодным, пустынным и жутковатым было это место. Не желая оказаться во власти нездоровых мыслей и подавленного настроения, я уже собирался покинуть кладбище и поскорее вернуться в дом, чтобы зажечь свет во всех комнатах и по возможности развести камин, после чего приступить к работе над бумагами миссис Драблоу. Но когда я повернулся и снова обвел взглядом кладбище, то увидел женщину с изможденным лицом, которая присутствовала на похоронах миссис Драблоу. Она стояла у самой стены, рядом с одним из надгробий, еще не успевшим покоситься. На ней были тот же самый наряд и чепец, который она теперь уже не так сильно надвинула на глаза, и я смог лучше рассмотреть ее лицо.

В сером свете сумерек оно казалось бледным и блестящим, как голый череп. Прежде, когда я украдкой бросал на нее взгляды, я не заметил, чтобы ее истощенное лицо что-то выражало, меня лишь поразил ее невероятно болезненный вид. Но теперь я смотрел на нее так пристально, что у меня заломило глаза, смотрел с удивлением и замешательством, поскольку совсем не ожидал найти ее здесь, и мне удалось разглядеть выражение лица женщины. Я попробую описать его, хотя слова едва ли смогут сказать то, что я увидел: эту отчаянную, страстную злобу; это желание отыскать то, что ей так хотелось обрести, что у нее когда-то отняли и на поиски чего она потратила целую вечность. Казалось, она готова со всей силой обрушить свою злобу, ненависть и презрение на того, кто забрал у нее самое дорогое. Ее лицо было мертвенно-бледным, глаза провалились и горели ярким огнем, как у человека, охваченного сильным переживанием, которое кипит в душе и вырывается наружу. Я не знал, направлена ли эта злоба и ненависть на меня — я не мог привести ни одного логического обоснования, чтобы сделать подобное предположение, однако в тот момент я вряд ли был способен мыслить рационально и последовательно. Это дикое, заброшенное место и неожиданное появление женщины с пугающим выражением лица наполнили мою душу страхом. Никогда еще в своей жизни я не испытывал подобного ужаса, никогда прежде мои колени не дрожали так сильно, а по коже не бегали мурашки, никогда еще мое тело не становилось холодным как камень, а сердце не колотилось в груди словно молот о наковальню, подпрыгивая и рискуя в любую минуту выскочить в мой пересохший рот. Я никогда не предполагал, что ужас и чужая злоба полностью парализуют меня и подчинят мою волю. Мне стало так страшно, что я больше не мог здесь находиться, но у меня не хватало сил сдвинуться с места и обратиться в бегство, и я был абсолютно уверен: еще немного, и мое бездыханное тело упадет на этот жалкий клочок земли.

Но внезапно женщина удалилась. Она проскользнула между могильными камнями, стараясь держаться тени стены, прошла через одну из трещин в ней и скрылась из виду.

Едва она исчезла, как мое самообладание, способность говорить и двигаться тут же вернулись ко мне. Я снова чувствовал себя живым и мог мыслить ясно. Меня охватила ярость, я злился на нее за те чувства, которые она вызвала во мне, за то, что заставила меня пережить столь сильный страх. И этот гнев побудил меня последовать за ней, остановить ее, расспросить и получить вразумительные ответы, которые помогут мне разобраться в случившемся.

Я побежал по сухой траве между могилами, быстро и легко преодолел короткое расстояние, отделявшее меня от разлома в стене, и тут же оказался на краю дельты. В нескольких шагах от меня трава уступала место песку, за которым начиналась мелкая вода. Меня окружали болота да соляные дюны, простиравшиеся в обе стороны и сливавшиеся с медленно поднимавшейся водой. Я мог видеть окрестность на мили вперед. Но нигде не заметил женщину или то место, где она могла бы укрыться.