По дороге Девять жизней

Автомобиля я так и не дождался. Вместо него к входу в гостиницу «Гиффорд армс» подкатила старая, потрепанная двуколка, в которую была запряжена низкорослая лошадка. Ее появление на рыночной площади совсем не удивило меня — еще утром здесь было немало таких повозок. Я решил, что она принадлежит кому-то из фермеров или пастухов, и вначале не обратил на нее особого внимания, продолжая оглядываться по сторонам и ожидая услышать рев двигателя. Затем меня окликнули по имени.

Лошадка была совсем маленькой, лохматой, с шорами у глаз, на кучере же была кепка, сильно надвинутая на лоб, и ворсистое коричневое пальто, в котором он очень походил на лошадь и, казалось, составлял единое целое со своим экипажем. Увидев их, я обрадовался, поскольку мне не терпелось отправиться в путь, и быстро забрался в двуколку. Кеквик едва удостоил меня взглядом, лишь убедился, что я сел на место, затем щелкнул кнутом, и лошадь тронулась в путь. Мы свернули с рыночной площади и поехали по дороге, ведущей к церкви. Проезжая мимо церковного двора, я попытался рассмотреть могилу миссис Драблоу, но она была скрыта за кустами. Я также вспомнил и об одинокой молодой женщине болезненного вида, о реакции мистера Джерома после того, как я упомянул о ней. Но через несколько мгновений новые впечатления и переживания настолько захватили меня, что я больше не думал о похоронах и последовавших за ними событиях. Мы выехали на открытую местность, и маленький, изолированный от всего мира Кризин-Гиффорд остался позади. Теперь, куда бы я ни бросил взгляд, меня окружало лишь небо, бескрайнее небо до горизонта. Этот пейзаж напоминал картины голландских живописцев или места неподалеку от Нориджа. В небе не было ни облачка, но можно представить себе, каким серым и грозным бывает оно, когда дождевые и грозовые облака стремительно мчатся по нему и опускаются над дельтой реки; как в феврале во время наводнений болота окрашиваются в серо-стальной цвет, а сверху обрушиваются непрерывные потоки дождя со снегом; как в марте здесь дуют свирепые ветры, сквозь облака пробиваются тонкие лучи света и тени тревожно скользят друг за другом по свежевспаханной земле.

Сегодня же погода была ясной и солнечной, но солнце светило уже не так ярко, а небо утратило свою утреннюю голубизну и стало почти серебристым. Мы быстро ехали по совершенно плоской равнине, нам редко попадались деревья, только темные ветвистые заросли низкорослого кустарника. Сначала мы проезжали мимо вспаханных земель, темно-коричневых, изрезанных прямыми бороздами. Вскоре их сменила невозделанная почва, покрытая пожухлой травой, стали попадаться рвы и канавы, заполненные водой, и наконец мы приблизились к болотам. Тихо и неподвижно поблескивали они под ноябрьским солнцем, раскинувшись во все стороны, куда только хватало взора, постепенно переходя в дельту реки где-то за линией горизонта.

Я оглядывался по сторонам, потрясенный небывалой красотой этих диких равнинных мест. Окружавший меня простор и чистота неба заставляли сердце биться быстрее. Ради того, чтобы увидеть это, стоило проехать тысячи миль. Я даже не мог себе представить, что окажусь в подобном месте.

Тишину нарушали лишь стук копыт, грохот колес, поскрипывание повозки и внезапные резкие и странные птичьи крики, доносившиеся со всех сторон. Мы проехали, наверное, уже мили три, но нам до сих пор не попалось ни одной фермы или коттеджа, ни одного жилого дома, все было пустынно. Затем исчезли даже кусты, и мне показалось, что мы очутились на краю света. Вода впереди нас отливала металлическим блеском, и я уже разглядел насыпную дорогу, напоминавшую линию, которая остается на воде после лодки. Когда мы подъехали ближе, я обнаружил, что по обе стороны от дороги совсем неглубоко и виднелся изрезанный складками песок, а линия оказалась на самом деле узкой дорогой, уходящей далеко вперед, словно к самой дельте реки. После того как мы въехали на нее, я догадался, что, вероятно, это и есть дорога Девять жизней — других вариантов просто не могло быть, — и понял, почему во время прилива она быстро оказывается под водой, и тогда ее уже невозможно отыскать.

Сначала лошадь, а затем и повозка очутились на песчаной дороге, тогда звуки, которые они издавали прежде, стихли, и на смену им пришла почти полная тишина, нарушаемая лишь тихим шелестом. Тут и там попадались пучки бледного, вылинявшего камыша, легкий ветерок шуршал его сухими стеблями. Солнце оставляло блики на окружавшей нас воде, которая блестела и сверкала, как поверхность зеркала. Небо на горизонте приобрело розоватый оттенок, отражавшийся в воде и в болотной топи. Когда же блеск водной глади стал таким ярким, что начал слепить мне глаза, я поднял голову и увидел впереди словно выросший из воды мрачный дом из серого камня с черепичной крышей. Он высился подобно маяку или сигнальной башне, обращенный фасадом к раскинувшимся перед ним болотам и дельте реки. Никогда прежде я не встречал дома, построенного в столь необычном месте, и даже вообразить себе не мог такого уединенного, величественного и прекрасного жилища. Когда мы приблизились к нему, я разглядел, что дом стоит на небольшом возвышении и со всех сторон его окружает небольшая полоска земли, посыпанная гравием, сквозь который пробивается пожухлая трава. На юге маленький островок переходил в покрытую кустарником равнину, где вдалеке виднелись развалины старой церкви или часовни.

Дорога стала неровной, повозка наткнулась на камень и остановилась. Мы прибыли в особняк Ил-Марш.

Пару минут я просто сидел и с удивлением оглядывался по сторонам, тишину нарушали лишь тихий стон ветра, дувшего с болот, да пронзительные крики спрятавшейся в камышах птицы. Меня охватило странное чувство волнения и тревоги… и я не мог объяснить, в чем его причина. Мне стало неуютно, ибо, несмотря на присутствие молчаливого Кеквика и лохматой бурой лошаденки, я ощущал себя совершенно одиноким перед этим мрачным, пустынным домом. Но я не боялся — да и чего можно страшиться в этом необычном и прекрасном месте? Ветра? Криков болотных птиц? Тростника и неподвижной воды?