– Чой за сельцо? – потряс очнувшегося едва ото сна Михайлу Иван.

Михайло протер глаза, прищурился, приставил ладонь козырьком ко лбу.

– Оханск это, город. Нам бы вправо уйти.

Казаки дружно взмахнули веслами, перебираясь через быстротекущую Каму к другому берегу. Переночевали на том берегу, костер не жгли – опасались. Потрапезничали чем бог послал, завалились на траву прибрежную, захрапели молодецки. Только Михайло не спал, всё смотрел, как бы утечь. Утреннее событие вновь встало у него в глазах, тот ужас смертоубийства ради деревянной лодки, то расчетливое и спокойное действо, тот грех смертный. Не мог он с разбойниками вместе, не мог, уйти надо было. И встал тихонько Михайло, когда полная луна, как око божие, вышла из-за редких туч, поднял свой узел на плечо да пополз в кусты, но голос остановил его:

– Э, паря, куды? Не моги, не заставляй взять еще грех на душу, хотя вся душа в грехах – уж некуда боле. Но бог не выдаст – авось простит, а тебя жалко, молод ишшо. Вертайся, спи покуда. Не то прирежу. – Осип смотрел на Михайлу по-доброму, без гнева, но твердо и страшно. Глаза его черные грозно блестели в лунном свете.

Осел Михайло, испугался, вернулся на место, прилег на узел, да так и лежал до утренней зорьки не сомкнув очей, пока не сморил его сон, в котором приходил к нему тот убиенный рыбак и просил его: «Помолися за меня, помолися за убийц моих, помолися за людей злых и добрых, живых и мертвых, может, легче нам станет всем мучиться и на земле, и на небесах, и в геенне огненной. Бог-от не видит страданий наших, а ты помолися – авось голову обернет, авось увидит и сжалится». Ушел рыбак, проснулся Михайло – казаки уже косную сталкивают с отмели, весла готовят.

Прочел молитву Михайло, совершил уставные метания да в лодку полез – иного пути не было. И вновь косная под весельными взмахами пошла рассекать носом воды темной Камы, все стремясь на север в борьбе с волнами, стремящимися на юг.

Тиха река Кама, небыстрая, малолюдная, лишь лодка вдали покажется да исчезнет в многочисленных заливчиках, затишках да притоках из малых быстрых ручьев.

Иной раз громадина расшивы вылезет в утренней заре, ощетинившись веслами и хлопая полотнищем паруса; если присмотреться, то по берегам можно увидеть коломенки и барки, поднимающиеся кверху, скрипящие воротом якорного каната под натужные крики команды: «Эх, взяли!» Поутру рыбацкие артели, не по нужде, по призванию собирающиеся вместе, тянут сети на берег, кряхтя от удовольствия, от ощущения тяжести добычи: частика, а иной раз и коренной, красной, осетра или юркой стерляди. Заводы на Каме стоят поодаль, лишь пристани выдают их расположение. Заводы скрываются у запруженных малых рек, в версте-двух от берега, и не слышен на реке шум их молотов, не заметен жар печей, не виден люд работный, ползающий на низеньких башкирских лошадках в черной утробе матери-земли в добыче руд. Тиха река Кама, и много сокрыто по берегам и в глубине её тайн, которые не в силах раскрыть человек, а может, и не стоит их раскрывать: пусть себе таятся вечно.

– Ягошихинский завод, – тихо указал пальцем Михайло на ближний берег.

– Где? – переспросил Иван, вглядываясь в прибрежные отмели.

– Вон там, вишь, барки стоят, медь грузят. Там недалече и завод. На нем воинская команда стоит с тех пор, как вы, разбойники, землю тревожите.

Осип двинул Михайле кулаком в зубы, несильно, не дотянулся, тот осел, сжался на корме косной, обнимая свой драгоценный мешок.

– Я тебе говорил? Не хули, коли сам запачкан.

Иван только посмотрел на них и направил лодку в стрежень, подальше от берега, барок и солдат. К вечеру достигли они речной развилки с крутым берегом, ограничивающим течения двух рек, подсверкивающим белыми камнями, отороченным корявыми, плохо приживающимися на каменистом склоне елями.

– Эй, божий человек! Михайло! – потряс за плечо прикорнувшего мужичка Иван. Тот дрогнул, ожидая удара, открыл глаза, в которых был страх.

– Да не бойся, паря, не тронем. Осип крут бывает, да отходчив. Ты посмотри: два рукава, нам-от в который?

Михайло пригляделся, уверенно указал рукой вперед:

– Туды. Это река Чусовая вправо уходит, а Кама – она прям с севера течет. Туды.

Лодка направилась по указанию. Ночевали вновь на безлюдном берегу. Еды в мешках у казаков осталось совсем чуть-чуть, а у Михайлы и вовсе не было. Обошлись коркой хлеба, честно разделив на троих.