«Здесь тебе не нужно показывать характер», – сказал мне один мужчина. Когда я спросила, что это значит, все начали наперебой объяснять: «В камерах мы редко разговариваем. Мы там как сельди в бочке, шестьдесят парней в маленьком помещении и слишком много тестостерона. А здесь можно снять маску». Другой добавил: «Никто не хочет здесь запугивать цветы или друг друга». И вот еще: «Здесь все одинаковы, это пробивается сквозь всю грязь». «Если есть проблема, мы ее обсуждаем. Ты перестаешь определять себя относительно тех людей, что там, внутри». Я поняла это в Райкерсе и впоследствии нашла подтверждение данному явлению в других тюрьмах – сады обладают мощным уравнительным эффектом; они создают среду, в которой социальные иерархии и расовые различия становятся менее значимыми.

Контрастируя с мрачностью и однообразием остальной части острова Райкерс, в мой приезд туда в саду цвели яркие цветы, в том числе хризантемы, а на грядках росли капуста, мангольд и перец. Водя меня по окрестностям, мужчины настояли, чтобы мы сделали крюк для того, чтобы посмотреть на выросшую кукурузу, которая проросла из птичьего корма, случайно просыпанного на землю в начале года. Они не только с нетерпением ждали возможности съесть кукурузу – сам факт, что она выросла из чего-то, что, по сути, было случайно брошено, рождал в них мощный резонанс.

Из всех мужчин в группе Мартин, высокий, стройный мужчина с мягкими манерами, показался мне одним из наиболее умных и проницательных. Однако, когда мы позже поговорили, он рассказал мне, что не сам вступил в программу, его, как он выразился, «выбрали» – он был выдвинут одним из офицеров. Раньше он не присоединялся к программе, поскольку предполагал, что садоводство ничего не сможет ему дать. Но едва он начал, его «зацепило», и теперь Мартин понимает, что раньше его разум был «закрыт»: «В саду все естественно, ничто не подвергается принуждению, насилию или манипуляции. Он лучше. Я научился ценить и принимать это». Чувство свободы в физическом плане, которое участники испытывают в саду, сопровождается внутренним чувством свободы, в котором можно увидеть возможность другого образа жизни.

Помидоры, сказал мне Мартин, стали для него самым большим откровением – наблюдать, как они растут, а затем ощутить невероятную разницу во вкусе. Его жене было трудно понять его одержимость садом, но он хотел убедить ее и научить этому своих детей. На самом деле прямо за углом от его дома была городская ферма, мимо которой он обычно проходил, а теперь ему очень хотелось стать ее частью. До того, как он попал в сад Райкерс, он думал, что фрукты и овощи из супермаркета – это лучшее из того, что вы можете получить: «Раньше я думал, что это идеал и лучше быть не может, потому что плоды уже в упаковке и доступны на прилавке».

Помимо заряда энергии, который Мартин получал от выращивания продуктов, он упомянул о еще одном важном аспекте – спокойствии и свежем воздухе в саду: «Здесь вы говорите на другом языке. Там, за стенами тюрьмы, – негатив, суета и насилие. А здесь ты можешь снова обрести себя. Сад – оазис нормальности на острове безумия». А затем, уже в конце разговора, как будто решив, что это, возможно, не убедило меня, Мартин постучал себя по голове и сказал: «Если у вас там есть хоть одна борозда, вы действительно можете что-то из этого получить». Как раз в этот момент один из офицеров громко крикнул: «Время вышло!» «Это его «тюремный» голос, – сказал мне Мартин. – Он у него всегда меняется, когда приходит время уходить из сада».

У некоторых участников программы сохранились детские воспоминания о бабушках, дедушках или родителях, ухаживающих за садом или огородом, но другие до этого так мало общались с природой, что боятся даже прикасаться к земле. Мартин раньше не имел представления о том, что такое садоводство, и узнал об этом только благодаря проницательному вмешательству одного из офицеров. Там, в его сознании, была «одна борозда», которая стала благодатной почвой для посеянного семени возможности, что позволило ему говорить со мной об этом с таким красноречием и чувством.

Позже я познакомилась с несколькими женщинами, работавшими в саду. Я хотела услышать об их опыте участия в проекте, но как только они заговорили, наружу сразу же выплеснулись их прошлые жизни; это был единственный способ объяснить, что для них значила возможность участвовать в программе. Они говорили о жестоких сутенерах, абьюзивных отношениях, мертворожденных младенцах, смерти братьев и сестер, о родителях, которые умерли, когда они были детьми. Их истории показали, как мало заботы они видели в своей жизни и что большинство их отношений заканчивались разбитым сердцем или насилием.

Вивиан сказала мне, что она достигла той точки, что перестала хотеть жить, а теперь, благодаря «всем живым существам в саду», хочет. Ее зацепило сразу, как только она начала участвовать в проекте: «Это место поразило меня». Поговорив с ней, я почувствовала, как важно для нее заботиться о ком-то помимо себя, насколько необходимы тишина и покой сада. «Здесь так хорошо, весь стресс уходит. Мое любимое место – оранжерея. Там я узнаю обо всех растениях пустыни, о том, как растения впитывают то, что мы выдыхаем. Иногда я разговариваю с растениями, и они разделяют с нами наши секреты».

Для Кэрол, как и для Мартина, садоводство стало откровением, и она хочет продолжить им заниматься: «Я многому научилась здесь – как выращивать собственные семена, а затем растения из них. Я никогда не знала, откуда берется клубника; в первую очередь из кустика вырастает цветок. Сейчас мне хочется рассказать своему мужу множество интереснейших вещей. Я говорю ему: «Я буду сажать эти растения». Я хочу поделиться этим со своими детьми, показать им, как взращивать плоды. Это дешевле, и у них потрясающие вкус и запах!»

Любовь многих людей к садоводству начиналась с той эйфории, которую они испытали от превращения горсти семян в урожай. И эта группа не стала исключением: они тоже были очарованы скрытой силой семян. За несколько недель до этого Хильда принесла кокосовый орех, чтобы показать участникам, насколько большим может быть семя, и теперь он стоял в ведре с водой посреди сада, а из него рос побег высотой в полметра. Кокосовая пальма появлялась на свет, а они, зачарованные, наблюдали, как это происходит.

Растения обладают собственными внутренними качествами, и взаимодействие с ними – это успокаивающее и непредвзятое переживание. Мы все можем извлечь пользу из подобного опыта, но в пределах тюрьмы у него может быть и несколько иное измерение. Птицы и насекомые приходят и уходят, но растения, укоренившись, не могут этого сделать. Возможно, такая общность плененного состояния рождает своего рода симпатию. Осужденные заключенные знают, сколько времени им предстоит отбывать в застенках, но те, кто содержится под арестом по подозрению и в отношении кого все еще ведется следствие, вынуждены жить в неопределенности. Садоводство может помочь им справиться с этим чувством. Задержки вроде отложенных судебных заседаний могут быть разрушительными, а иногда они случаются неоднократно, как в случае с Альберто. Он сказал мне, что всякий раз, когда получал плохие новости, он выходил в сад, и это успокаивало его: «На какое-то время это уводит ваши мысли в другое место».

Другой заключенный, Дино, находящийся под следствием, был очень застенчивым человеком; он рассказал мне об изменениях, которые заметил в себе и окружающих: «Этот опыт дал нам много хорошего. Я не люблю много говорить, я лучше буду что-то делать». Он гордился тем, что вносит свой вклад в убранство сада, но из-за своей склонности к собственничеству относился ревностно к этому месту. Дино учился делиться и сотрудничать с другими: «Нехорошо любить что-то слишком сильно. Я должен отучаться от гиперопеки, поскольку это портит жизнь другим. Иногда я хочу, чтобы окружающие держались подальше от того, что я делаю, но я должен помнить, что делаю это не для себя, а для всех нас».

Джаро, казалось, был самым молодым в группе, и он хотел показать мне свой любимый цветок. Он повел меня через сад к клумбе, на которой росли несколько темно-красных цветков львиного зева. «Я вам кое-что покажу», – сказал он. Когда он сорвал один, я вспомнила, как в детстве мне нравилось играть с этими цветами точно так же, как он собирался сейчас, двигая «ртом» львиного зева, чтобы выглядело так, будто цветок говорит, как маленькая марионетка.

Затем он повел меня посмотреть на еще одно свое любимое дерево – сумах «Тигриный глаз». Он пригласил меня погладить мягкие волоски на его стебле. «Это похоже на тигровую шкуру», – сказал он, поглаживая стебель. Я была поражена его детскостью и тем, что сад был для него безопасным местом, где можно выразить подобную нежность – чувства, которым нельзя было позволить проявиться в угрожающей обстановке тюремных стен.

Когда участники присоединяются к проекту, Хильда показывает им, как бережно обращаться с растениями и на какие вещи нужно обращать внимание. Она считает, что уход за растениями помогает заключенным раскрыться внутри дружелюбных, не угрожающих отношений. Тот факт, что растения не сразу реагируют на нас или отвечают нам, что они не вздрагивают, не улыбаются и не чувствуют боли, во всяком случае так, чтобы это стало нам заметно, является в этом контексте важной частью их благотворного воздействия. Если вы не получали особой заботы в ранние годы своей жизни, а то, что вам пришлось испытать, является ее полной противоположностью, то научиться заботиться в дальнейшей жизни будет не так уж легко. Мало того, что отсутствует внутренний шаблон заботы, но и уязвимость в других людях может вызвать худшее в вас. Вот почему жестокое обращение часто невольно повторяется. Уязвимость маленького животного или человека способна вызвать жестокие или садистские импульсы у тех, кто сам стал жертвой подобных вещей; уязвимость растения – другая: вы не можете причинить боль растению, а это значит, что оно не рождает жестокости. Работа с растениями становится безопасным способом научиться заботе и нежности – подобная деятельность влечет за собой меньше последствий, если что-то пойдет не так.

Кое-что в Мартине, Сэмюэле и других участниках, с которыми я беседовала в Райкерсе, перекликалось с моим многолетним клиническим опытом в Национальной службе здравоохранения. Там я работала с пациентами, выросшими в неблагополучных районах Хартфордшира, в окружении насилия, алкоголизма и уголовщины. Подобные бреши между поколениями трудно поддаются исцелению, а значит, психотерапевтические методы лечения могут никогда не сдвинуться с мертвой точки – или, если это все же происходит, есть риск, что успех будет кратковременным. Однако всегда находились пациенты, которые могли выжать максимум из малого и, приходя раз в неделю на терапию в течение года, умудрялись направить свою жизнь в другое русло.

В мире, где доминирует материальная культура, может казаться, что все имеет свою цену, и если вы бедны и живете в городе, то неизбежно лишены многих вещей, которые вас окружают. Работа с природой – совсем другой опыт. Это может проявляться так, как об этом однажды рассказал Джеймс Джилер, предшественник Хильды. Райкерс находится на пути многих перелетных птиц, и однажды в саду появилась маленькая красная птичка кардинал. Заключенный, с которым Джилер работал в тот день, заметил это и спросил его, сколько стоит такая птица[62]. Идея о том, что природа обладает богатствами, которые не имеют цены и которыми можно наслаждаться бесплатно, является откровением для большинства заключенных и порождает в них совершенно новые отношения с окружением.

Как и многое другое, садоводство – это не столько то, что вы делаете, сколько то, как вы это делаете. Создание садов на протяжении всей истории часто сводилось к укрощению и доминированию над природой, а иногда даже к нанесению ей ущерба. Есть садоводы, которые используют слишком много воды для безупречных газонов в неподходящих для них климатических условиях и загрязняют почву бесчисленными химикатами. Но терапевтическое садоводство – это обязательно экологически ответственное дело и работа рука об руку с жизненными силами природы, а не против них. Работа над такой программой, как проект «Теплица», предполагает изучение основ экологии. Этот опыт может помочь более широко осознать, как производится наша пища и то, как мы живем на этой планете.

В тюрьме не так много возможностей почувствовать, что вы сделали что-то хорошее, и если вы попадаете в заключение и выходите из него с убеждением, что неспособны сделать что-то стоящее, то какая может быть надежда на перемены? Такие негативные самоубеждения сами по себе являются пожизненным приговором.