— Вы, должно быть, намерены шутки шутить с русским правосудием? Не советую. Оно такое, шутить не любит, а потому — говорите правду!

— Что мы и делаем.

— Это не может быть правдой, поскольку не соответствует реальности.

— Но, господин полицмейстер…

— А реальность такова, какова она по соответствующему докладу, что подтверждается рапортом, в котором все вышесказанное о нижеизложенном отражено досконально, в мельчайших неопровержимых подробностях.

Этот довод потряс даже Лиса.

— Вот вы, стало быть, не видели господина живописца, а отчего же вдруг сломя голову помчались к нему, от принца-то?

— У меня возникло подозрение, что художник причастен к попытке отравления его высочества, — стараясь придать словам спокойной уверенности, ответил я.

— Стало быть, вот так? — близоруко щурясь, кивнул полицмейстер. — Ну хорошо хоть не отпираетесь, не юлите, мол, срочно пожелали обучиться рисованию или, там, персону свою на холсте увековечить.

— Отчего бы нам юлить?

— Отчего бы? Вот и я хотел бы знать, «отчего бы». А то вопрос же в чем: какого рожна господину ван Хеллену пропадать, да еще так хитро? Коль не вы сами его похитили, так, стало быть, подбили кого. С кем из лиходеев дружбу водите? Лучше сразу по-доброму сознавайтесь, а то ведь я, как есть, выведаю. Ишь ты, обмануть меня, старика, придумали! Я ж, чтоб вы понимали, еще в Тайной канцелярии в молодые годы уму-разуму набирался. В то время с чужеземцами не панькались, дыба быстро язык развязывала. Ну что, решили уж сознаться? Или запираться будете? От души советую, прямо говорите. Чего время тянуть? Ну а коли финтить вздумаете да запираться — воля ваша. Запираться так запираться. И запрем, и время потянем, и вфинтим с оттягом — все в лучшем виде. Мне, поди, спешить некуда. Посидите на хлебе да воде до самого вразумления. — Полицмейстер кашлянул и плотоядно хрустнул пальцами. — Знаете, какие у меня там клопы? Размером с крысу. А сами крысы — ого-го! Вот подумываю с ними на кабана ходить! — Глаза у чиновника затуманились: похоже, он приготовился долго и со вкусом расписывать прелести ожидавших нас застенков.

Прямо сказать, такой поворот не входил в наши с Сергеем планы, и потому я начал вспоминать, сколько часовых у входа и на лестнице, а заодно поглядывать на бронзовый подсвечник на столешнице. Впрочем, опыт подсказывал, что именно на такое поведение и рассчитывает хозяин кабинета. Скорее всего, подсвечник намертво привинчен к столу и, стоит мне за него ухватиться, в комнату ворвется дюжина молодцов с саблями наголо, готовых подтвердить факт преступного нападения на неприкосновенного блюстителя закона.

— Капитан, не горячись! — слышалось у меня в голове. — Уйдем мы от этого дедушки и от всех его бабушек!

— Надо как-то передать Конде…

Я не успел договорить. В кабинет полицмейстера, тихо постучавшись, вошел некий полицейский чин, склонился к уху хозяина и что-то зашептал ему. Тот выслушал, отстранился, обдумывая новость, затем кивнул. Чин вышел, а полицмейстер осмотрел нас подобревшим взором и махнул рукой:

— Ладно, господа, верю я, что не видели вы господина ван Хеллена. Что мне вас в застенках-то держать, русское правосудие оно, знаете ли, всегда на том стоит… — Он задумался, на чем же стоит оное правосудие, и, решив в конечном счете, что это не столь существенно, любезно дозволил: — Да вы ступайте.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил я Лиса, пока мы спускались по лестнице.

— Конечно. Вот, скажем, понимаю, что молекула воды состоит из атома кислорода и целых двух атомов водорода.

— А серьезно?

— А серьезное, похоже, только начинается. Если меня не обманывают глаза, — Сергей указал на окошко возле двери, — там, у входа, прогуливается мистер Рид.