Ее слова немного меня успокоили, но я все еще не понимала, каким будет мое место в ее доме, и терпеливо ожидала дальнейших указаний. Предстоит ли мне жить вместе с ее семьей наверху? Или мне отведут одну из комнатушек для слуг, которые я заметила рядом с кухней, как и полагается сироте без единого пенни за душой?

— Пойдем, я познакомлю тебя с твоими кузенами, — произнесла Агна, беря меня под руку. Ее губы изогнулись в саркастической улыбке. — Не бойся. У меня тоже есть сердце, что бы тебе ни рассказывала твоя мама.

Вообще-то, мама почти ничего не рассказывала мне о своей сестре. Между ними существовало отдаленное сходство: у Агны были такие же вьющиеся волосы, обрамлявшие лицо тугими пружинками шелковистых локонов, а наружные углы ее глаз, как и у мамы, опускались вниз, отчего ее лицо тоже казалось отрешенно-грустным. Но на этом сходство заканчивалось, и никто не узнал бы в этих двух женщинах родных сестер. Моя мама вышла замуж за бедного фермера. Свою силу она скрывала под смиренной осанкой и осторожными словами, призванными утихомиривать агрессивность ее драчливого супруга. Агна стала женой богатого торговца мануфактурой и держалась с уверенностью человека, твердо убежденного в повиновении окружающих. Чтобы управлять слугами, тремя детьми и мужем, ей даже не приходилось повышать голос. Возможно, формально главой семьи считался дядя, но власть в этих стенах была сосредоточена в тетиных руках.

За те две недели, проведенные под ее крышей, я поняла, что под резковатыми тетиными манерами скрывается доброе сердце. Она распорядилась, чтобы я спала в одной кровати с ее дочерью Дамиллой, которая была на несколько лет старше меня и которой вскоре предстояло выйти замуж. Она настаивала, чтобы я каждое воскресенье принимала горячую ванну, также, как и ее дети. Мои кузены к моему присутствию относились равнодушно, хотя держались безукоризненно вежливо. Мне казалось, что за глаза они насмехаются над моими деревенскими замашками. Стали бы они обращаться со мной иначе, если бы знали, на какую высоту мне предстоит подняться? Нам всегда хочется, чтобы тех, кто был к нам несправедлив, постигло заслуженное возмездие. И все же, зная, какие испытания и страдания ожидали их семью в последующие годы, я не могу таить на них обиду. Это поистине счастье, что мы не знаем грядущего и наша собственная судьба нам тоже неизвестна.

Агна, которая, как и мама, до замужества работала в замке, обучала меня придворному этикету и посвящала в существующую среди слуг иерархию. Она распорядилась, чтобы одно из старых платьев Дамиллы перешили по моей фигуре, и сокрушенно поцокала языком, глядя на мои башмаки. У меня была всего одна пара, которую отец изготовил из дерева и коры. Дома я почти круглый год ходила босиком.

—  В этом тебе там появляться нельзя, — заявила она. — Ханнольт сошьет тебе туфли.

Ханнольт, как я вскоре поняла, был башмачником, чья мастерская находилась на первом этаже тетиного дома. Домовладельцы часто сдавали нижние этажи своих домов, потому что ни одна приличная семья не допустила бы того, чтобы прохожие пялились в их окна. Макушка Ханнольта едва доходила до моего плеча, но малые размеры он с лихвой компенсировал ураганной активностью беспрерывных и громогласных стенаний.

—  Моей племяннице нужны хорошие крепкие туфли, — сообщила ему тетя Агна, когда мы вошли в его мастерскую — Разумеется, кожаные, но скромные.

—  Да, да, я понимаю, — закивал Ханнольт. — Туфли, которые можно будет носить в хвост и в гриву. И все же юная леди заслуживает немного изящества, вы не находите? Возможно, немного вышивки?

Агна решительно покачала головой.

— В этой мишуре нет никакой необходимости.

— Что ж, в таком случае я должен снять с нее мерки. Маркус!

Из-за портьеры, отгораживавшей дальний конец мастерской, показался молодой человек. Жаль, что я не могу сказать, будто он поразил меня с первого взгляда. Если бы мое повествование носило иной характер, я бы поведала о его томных глазах, или о тоске, охватившей меня при виде его лица, или еще о какой-нибудь подобной ерунде. Но я поклялась говорить только правду. Тогда я отметила лишь то, что он приблизительно одних со мной лет, что он заметно выше своего отца, но держится гораздо более сдержанно. Он молча опустился передо мной на колени и протянул руки к моим ногам. Это движение оказалось таким неожиданным, что я отпрянула и едва не упала, потеряв равновесие.

— Давайте сперва усадим девушку, — засмеялся Ханнольт.

Он подвел меня к стоящей у стены скамье, а затем жестом пригласил Маркуса приблизиться. Юноша осторожно извлек одну из моих ступней из-под юбки и снял с нее комнатную туфлю, которую я одолжила у тети Агны. Я едва ощущала касание его пальцев сквозь чулок, а он поставил мою ногу на плоскую дощечку с вырезанными на ней очертаниями стопы различных размеров. Он посмотрел на отца и указал на линию, которой соответствовала моя нога, затем снял с шеи тонкий кожаный шнурок и обернул им мою стопу сверху донизу, после чего проделал то же самое с лодыжкой. Сняв шнурок, он кивнул отцу, по-прежнему не произнося ни слова. Он что, немой? — подумала я. — Или просто утратил надежду на то, что за болтовней отца его кто-то услышит?

—  Готово? — спросил Ханнольт. — Отлично. Теперь относительно цвета.

Он махнул рукой в сторону образцов кожи, свисавших с крюка над моей головой.

Агна внимательно их изучила и указала на темно-коричневый лоскут.

— Вот этот.

Я сунула руку в карман передника и извлекла одну из монет, доставшихся мне от матери.