Дети уже убежали далеко вперёд по тропе, ведя руками по стеблям, заставляя их громко шелестеть. Анна пошла следом, высоко поднимая руки, чтобы не колоться о сухие колосья, но тем не менее, все её руки оказались покрыты красными точками, точно она шла по иглам. Колосья были всюду, даже в волосах, и Аннабелль останавливалась, чтобы достать их, а потом снова спешила догнать детей. Об их возвращении уже узнали в деревне, и все жители собрались на том конце тропы, ожидая брата с сестрой. О, Анна знала, что их ждёт: обвинение в жестокости, подробная история долгих поисков и всё в этом роде. Рослый мужчина с начавшей седеть бородой вцепился руками в собственные локти и посмотрел на детей; в его глазах полыхал гнев. Жак остановился перед ним, весёлость исчезла с его лица, он ответил мужчине не менее серьёзным взглядом, но, как правило, такое поведение ребёнка не вызывает ничего кроме умиления или ещё большего бешенства. Мужчина сжал челюсти так, что казалось, будто череп вот-вот не выдержит напряжения. Но данная ситуация вовсе не смутила Элену, радостно заявившую: «Мы нашли фею для мамы!». Сказав это с широченной улыбкой, она указала на Аннабелль, крайне неловко пробиравшуюся через колкие заросли пшеницы. В густой бороде мужчины на секунду появилась улыбка, гнев во взгляде немного унялся, но к нему почти тут же примешалось недоверие, стоило лишь Аннабелль предстать перед жителями Шамони.

Деревенские были совершенно обычным народом, казалось, его так же защищало заклятье, обрушившееся на замок, и жизнь шла своим чередом, обходя Шамони стороной. Это были мирные жители, совершенно не знавшие о революции, республике, умевшие только выращивать хлеб и продавать его в соседнем городке в дне пути от деревни. Казалось, они жили так ещё со средних веков, но жизнь их была настолько размеренной, что казалось невозможным упрекнуть их даже в вопиющей старомодности, и оставалось только позавидовать их неведению.

Аннабелль поздоровалась, несколько смутившись под десятками взглядов, сверливших её в абсолютном молчании. Только поля шумели вокруг, немного разбавляя напряжённую тишину.

— Меня зовут Анна, я лекарь из Имфи, — сказала она.

— Далеко же вы ушли, — произнёс грубым хриплым голосом мужчина, переведя взгляд с Аннабелль на детей. — Как это вы смогли пройти весь лес насквозь? — он недоверчиво посмотрел на них, и в его взгляде сквозила скрытая угроза. Анна вновь попробовала вмешаться.

— Мы встретились в лесу совершенно случайно. Я не смогла отказать им в помощи, когда узнала, в чём дело, — она подошла к детям и встала вплотную к ним, положив руки им на плечи.

— Да? — так же недовольно произнёс он. — Что ж, делайте своё дело, — слова звучали, как насмешка, и ножом полоснули по самолюбию Аннабелль. Она готова была ответить не менее резко, но дети, услышав разрешение, независимо от того, каким тоном оно было произнесено, тут же потащили девушку за собой.

— Как Вас зовут? — спросила она, уходя.

— Фильбер, — ответил за него Жак. —Его здесь все уважают.

Анна только понимающе кивнула. Человек не вызвал у неё ни капли уважения. Возможно, просто не стоило торопиться с выводами, она утешала себя тем, что в таких глухих деревнях сперва однозначно недолюбливают чужаков. Местным нужно время, чтобы привыкнуть к приезжей, а потом они, может, и сами не захотят её отпускать. Особенно, если она покажет себя хорошим целителем, знающим своё дело. Вот в этот момент началось волнение: мысль о том, что что-то может пойти не так, завертелась в сознании, вытесняя все остальные. С каждой секундой уверенность в возможной ошибке крепла, и осознание собственного бессилия, даже с медицинским справочником Морганьи в руках, делалось всё отчётливее, и избавиться от него можно было только взявшись за дело.

Они прошли среди домов, окруженных маленькими садами, не больше семи деревьев. Стены были выкрашены в яркие цвета, на подоконниках стояли горшки с цветами, возле некоторых домов лениво лежали собаки, любопытно поднимавшие головы, когда Анна проходила мимо. Всё было красивым и опрятным, и девушка уже начинала думать о том, что могла бы и полюбить эту симпатичную деревню с её недружелюбными жителями. Тогда время, которое ей предстоит провести здесь, не будет такой уж пыткой, разбавленной тоской и печальными вздохами. Так Анна думала ровно до того момента, как закончились чистые картинные домики. Взгляду девушки предстали три совершенно запущенных дома с плохими крышами, начавшими подгнивать досками. Окружавшие эти дома сады разрослись настолько, что превратились в маленькую почти непроходимую рощу. Рядом с ними стоял ещё один домик: ярко-красная черепица уже начала осыпаться, стены постепенно выцветали, но на подоконниках всё ещё были горшки с цветами, и белоснежные занавески развевались на ветру. Чувствовалось, что траурный плащ постепенно наползал на этот дом с соседних, но маленькое строение сопротивлялось увяданию, точно было живым.

Дети вбежали на крыльцо и забарабанили в дверь. За их голосами не было слышно ничего, что происходило в доме, раздался только лёгкий лязг отодвигающейся щеколды, а в следующую секунду Элена, с оглушительным: «мама», ворвалась внутрь. Вслед за ней вошёл её брат и Аннабелль. На каменном полу, обнимая дочь и сына, сидела маленькая, точно вылепленная из воска, женщина. На её жёлтой, восковой, коже можно было отличить следы рук мастера, сотворившего её: случайные, неровные мазки, но как бы реалистична ни была эта работа, в ней чувствовалась какая-то незавершённость. Она проскальзывала в усталых глазах, грустном рте, опущенных плечах. Будто во всём мире для этой женщины не нашлось крупицы счастья, и она отчаянно трудилась, чтобы заработать его. Возле крыльца и под окнами неторопливо скапливалась публика, постепенно подступая всё ближе, грозясь вот-вот войти в дом. Заметившая это Анна с совершенно невинным видом закрыла дверь перед зрителями, стараясь не прерывать трепетную сцену воссоединения семьи. Дети о чём-то громко говорили наперебой, стараясь перекричать друг друга и самих себя, а мать только сильнее обнимала их, улыбаясь изнурённо, но радостно.

Где-то через минуту объятия расцепились. Оскорблённая наглостью Анны публика вернулась к своим занятиям. Жак и Элена отпустили мать и встали рядом с ней, выжидающе глядя на гостью. Мать семейства медленно, с трудом поднялась на ноги, опираясь на палку, напоминавшую то ли посох, то ли костыль. Женщина была уже далеко не молодой, а измученный, болезненный вид добавлял ей ещё несколько лет, превращая человека в быстро тающую свечу.