— Тогда она тем более должна уехать, иначе ты превратишь её в старую деву, — резко прервала её Иветта. С приторной улыбкой она наклонилась к племяннице. — Хочешь съездить ко мне в гости? Посмотришь, как люди в городах живут.

Девочка боязливо посмотрела на мать. Та лишь улыбнулась, предлагая ей самой сделать выбор.

— А что там есть? — спросила Аннабелль. Мария не удержалась от смешка.

— Всё, что захочешь, есть! — невозмутимо сказала Иветта. — Мы не надолго. Погостишь недельку и вернёшься.

На том и порешили. Девочка ушла собирать вещи и готовиться к отъезду уже на следующее утро. Мария и Иветта сидели за столом, погрузившись в холодное молчание. Гости покинули поместье, огни погасили и только в гостиной, где сидели сёстры, горело несколько свечей, подрагивая от ветерка, заглядывавшего в распахнутые окна. Женщины то и дело поглядывали друг на друга: одна с осуждением, другая — с мольбой.

— А если ей там понравится? — с волнением спросила Мария.

— Останется со мной, — сказала Иветта так, словно это было что-то само-собой разумеющееся. — Станет фрейлиной, может, добьётся чего-нибудь. Я сама её всему научу.

— Может, она найдёт там хорошего мужа, — утешая саму себя, произнесла женщина.

— Любовника, — покачала головой Иветта. — С ним она не лишится карьеры, — она бросила быстрый взгляд на дверь, за которой скрылся месье Шабо, и обернулась к сестре с таким видом, будто собиралась в очередной раз начать читать ей нотации, но Мария сидела с отстранённым взглядом и смотрела вдаль сквозь распахнутое окно.

— Может, станет фавориткой одного из принцев, — задумчиво произнесла она.

— Нет у нас принцев, — с нажимом ответила ей сестра.

Утром экипаж Иветты, шатавшийся на ветру, как молодое дерево, покинул поместье Шабо. Аннабелль ещё долго выглядывала в окно, чтобы в последний раз взглянуть на крышу родного дома, показывавшуюся из-за бело-зелёных облаков цветущих яблонь. Иветта терпеливо смотрела на девочку, та чувствовала себя крайне неуютно. Всё вызывало беспокойство: маленькая карета, тесная для них, словно клетка, непривычный вид Иветты, совершенно отличающийся от милой простоты провинции, её пристальный взгляд, направленный на племянницу, и напряжённое молчание, которое никто не решался нарушить. Аннабелль отсела подальше от окна, чтобы не вызывать у тётушки ещё большее недовольство, и принялась исследовать взглядом обивку, слушая грохот колёс и проступавший через него стук копыт.

— Ты привыкнешь, — вдруг сказала Иветта. — Тяжёлая атмосфера — это ужасно, не правда ли? — на её лице появилась довольная улыбка человека, в полной мере осознававшего своё превосходство. Девочка кивнула. — Именно с ней я и призвана бороться, как первая дама Её Величества, — эти слова ничего не говорили Аннабелль, но девочка уселась поудобнее, готовая слушать дальше. — Нужно создавать атмосферу лёгкости и веселья, где бы ты ни была, это обязанность придворной дамы. Разговор, комплимент, шутка — твоё главное оружие.

— Ваше, — поправила её Аннабелль. — Вы же придворная дама.

— Раз уж ты едешь со мной, то будешь мне помогать, — непринуждённо улыбнулась Иветта так, словно они с племянницей всю жизнь были закадычными подругами. — Ведь будешь?

Наивная детская душа согласилась.

Аннабелль поселилась в особнячке Иветты, по размерам уступавшем дому Шабо, но всё равно милом и аккуратном, как кукольный домик. К сожалению, играть в нём не довелось: вся красота была исключительно для того, чтобы на неё смотрели, сидеть можно было лишь на двух из восьми кресел, а прикасаться к статуэткам или вазам могли лишь стиравшие с них пыль слуги. Утром Иветта уходила в королевский дворец и могла не возвращаться до следующего утра, а оказавшись дома, спрашивала у Аннабелль, что она выучила. Девочку полностью предоставили самой себе, обложив книгами по этикету и танцам, среди них затесались пара словарей и атласов, в глубине полки даже нашёлся забытый кем-то приключенческий роман, заинтересовавший Аннабелль гораздо больше, чем виды вилок и ножей. Подобное любопытство заставляло Иветту хвататься за сердце и устраивать сцены, объясняя племяннице важность этикета. В письмах сестре она спрашивала, на что та рассчитывала, давая дочери такую свободу. Аннабелль была далеко не глупа, её живой ум помог бы ей поддержать любую беседу, но полное незнание придворного этикета и иных танцев, кроме деревенской пляски, делали девушку лишь милой дикаркой, но никак не главным украшением двора. Так в особняк Иветты, кроме благородных персон, стали захаживать учителя танцев, музыки, этикета. Аннабелль училась быстро, лишь желание побывать на настоящем балу и вернуться домой не давало ей опустить руки, да она, если честно, даже не думала об этом. Больше всех успехам племянницы радовалась Иветта. Поняв, что вскоре девочку можно будет брать с собой ко двору, не беспокоясь о том, что она опозорит весь род на три колена вперёд и назад, женщина принялась зазывать в гости модисток. Гостиная наполнилась рулонами ткани, коробками с туфлями и шляпками, париками и прочими вещами, о которых Аннабелль раньше слышала только от матери. Все эти светские мелочи Мария называла «суетой нужной, но долгой и неинтересной», но девочка, окружённая этой спешкой, смехом, шутками, лентами и блестящими подвесками, восхищалась всем, что с ней происходило. Она гостила у тётушки несколько недель и часто писала родителям о том, что с ней всё в порядке и не нужно беспокоиться, она побывает на балу и тут же вернётся.

Так и случилось. Она провела вечер в королевском дворце, но танцев для неё не было. На правах ребёнка она сидела вместе с другими детьми, наблюдая, как развлекаются взрослые. Иногда пара дам подходили к ней, рассматривали маленький аккуратный парик или оборки на рукавах, угощали пирожным и, умилённо щебеча, возвращались к своим компаниям. В душе´ девочки закипал гнев, вполне оправданный после таких долгих и упорных стараний. Она вернулась домой и поклялась самой себе не покидать родных стен ради призрачного блеска дворца. Но зачем-то она продолжала читать светскую литературу, ходила и говорила так, как научила её Иветта. Мария на это недовольно качала головой и держала дочь всё ближе к себе, а Морис, глядя на дочь, лишь смеялся и говорил, что та напоминает ему супругу много лет назад.

Бал так и оставался мечтой Аннабелль. Она вспоминала неземные, прекрасные создания, танцевавшие в центре зала, и была уверена, что именно среди них скрывается это воспеваемое в романах волшебство первого танца и взгляда из-под ресниц. Она готова была приложить всё своё упорство, возросшее вдали от приличного общества, чтобы оказаться в этой обители чудес. Каждое лето она ездила в гости к тётушке, прилежно училась, чтобы стать чем-то средним между её тенью и любимым питомцем. Она смеялась по щелчку, улыбалась по привычке, шутила, когда её просили сказать что-нибудь умное. Это продолжалось три года, во дворце Аннабелль называли «летней розой», но на её долю не выпало ничего, что можно было бы назвать интересным, кроме, разве что, перчаток и вееров, которые ей отдавали другие придворные дамы, вкладывая в них записки «на удачу». Она увидела всё, что могла увидеть за кулисами придворной жизни, и теперь только желание исполнить мечту и оказаться на балу удерживало её от побега.

А потом Иветта уехала. Отправила им письмо в надушенном конверте. Аромат духов стоял в гостиной ещё с неделю даже после того, как письмо сожгли. В её украшенном петлями и завитками буквах невозможно было разобраться и семейство решило, что уехала Иветта всё-таки по делам, оставляя племяннице своё место при дворе. Об этом девушке сообщили в отдельном письме, пришедшем двумя днями позже. Она была не готова покидать так надолго дорогие места, тем более, когда во всей стране было неспокойно: народ голодал, а во дворцах по-прежнему танцевали и пировали, многие предвещали восстания и революцию. После разразившейся несколько лет назад эпидемии настал голод, а вслед за ними широкими шагами прошлась нищета, люди не могли позволить себе купить хлеб и некоторые, совершенно отчаявшиеся, выходили требовать его у более богатых господ.