– Ах, Лира! Прости нас, но мы должны сказать тебе то, что знаем теперь…

Лира была искренне озадачена: она не помнила, чтобы Пан когда-нибудь перед ней извинялся. Взглянув на Уилла, она увидела у него в глазах такое же откровенное недоумение.

– Ладно, – сказал он. – Говорите, не бойтесь.

– Это касается Пыли, – сказал деймон-кошка, и Уилл подивился тому, что часть его самого может сообщить ему что-то, чего он не знает. – Она вся – вся, какая только есть во вселенной, – утекала в ту бездну, которую вы видели. Потом она почему-то перестала туда течь, но…

– Это был тот золотой свет, Уилл! – перебила Лира. – Помнишь, как он падал в пропасть и исчезал там… Так это была Пыль? Правда?

– Да. Но существуют и другие пути, по которым уходит Пыль, – продолжал Пантелеймон, – а этого быть не должно. Жизненно важно, чтобы она сохранилась в мире и не исчезла, потому что иначе все доброе захиреет и погибнет.

– Но куда она утекает сейчас? – спросила Лира.

Оба деймона посмотрели на Уилла и его нож.

– Всякий раз, когда мы открывали окно, – сказала Кирджава (и Уилл снова ощутил легкий прилив восторга: Она – это я, а я – это она), – всякий раз, когда кто-нибудь открывал новое окно между мирами – неважно, мы или члены Гильдии, – нож прорезал выход во внешнюю пустоту. В ту же самую пустоту, что и в бездне. Мы этого не знали. И никто не знал, потому что щелочка получалась слишком тонкой, чтобы ее увидеть. Но Пыль вполне может вытекать через нее. Если закрыть окно сразу, много Пыли вытечь не успеет, но ведь есть тысячи окон, которые так никто и не закрыл. Значит, все это время Пыль вытекала из миров наружу, в ничто.

В сознании Уилла и Лиры забрезжила смутная догадка. Они боролись с ней, пытались отогнать ее, но она была точно серый свет, что разгорается в небе и мало-помалу уничтожает звезды: это понимание проникало под все барьеры, которые они воздвигали на его пути, просачивалось сквозь все завесы и огибало все заслоны, которыми они пытались от него защититься.

– Каждое окно, – прошептала Лира.

– Все окна до последнего… они должны быть закрыты? – с трудом выговорил Уилл.

– Все до последнего, – подтвердил Пантелеймон шепотом, как Лира.

– Нет, – пробормотала Лира, – нет, не может быть…

– Это значит, что мы должны покинуть свой мир и остаться в Лирином, – сказала Кирджава, – или Пан с Лирой должны покинуть свой и остаться в нашем. Другого выхода нет.

И тогда безжалостный дневной свет ударил их по глазам в полную силу.

И Лира закричала. Прошлой ночью крик совы-Пантелеймона напугал всех слышавших его крохотных тварей, но его нельзя было даже сравнить с тем отчаянным воплем, который вырвался сейчас у Лиры. Он ошеломил деймонов, и Уилл понял почему. Они не знали всей остальной правды – той, что стала известна Уиллу и Лире за время разлуки с ними.

Лира дрожала от гнева и горя; она сжала кулаки и шагнула по песку в одну сторону, потом в другую, обращая залитое слезами лицо то к морю, то к дюнам, словно искала у них ответа. Уилл подскочил к ней и схватил ее за плечи, почувствовав, как страшно она напряжена.

– Погоди, – сказал он, – послушай: что говорил мой отец?

– Ах, – воскликнула она, сокрушенно мотая головой, – он сказал… ты знаешь, что он сказал… ты же был там, Уилл, ты все слышал!