«Арабская весна» в контексте

Когда 17 декабря 2010 года уличный торговец фруктами и овощами Тарек Буазизи совершил акт самосожжения, его поступок можно было бы интерпретировать как проявление классической джихадистской тактики «мученических операций» начала XXI века. На деле же он скорее опровергал ее. Самопожертвование являлось наиболее ярким методом действий террористов, ускоряющим искоренение «неверия» через смерть террориста и его деморализованной жертвы. Буазизи, в отличие от элитных смертников – «ингимасси» джихада, не стремился убивать кого-либо, помимо себя. (В следующем месяце он скончался в больнице от полученных ожогов.) По свидетельствам очевидцев, его поведение напоминало скорее самосожжения буддийских монахов в 1960-е годы во время Вьетнамской войны. Это был не типичный для «аль-Каиды» теракт, а итог индивидуального жизненного пути, не поступок фанатика, продиктованный идеологией, а проявление социальной беспомощности, смешанное с чувством унижения от пощечины, полученной от женщины в форме. Насколько известно, у несчастного не было никаких партийных пристрастий, он не участвовал ни в каких политических или религиозных организациях.

Буазизи и представить не мог, как истолкуют этот жест отчаяния в его родном городе представители движения «дипломированных безработных» и оппозиционные профсоюзные деятели, близкие к радикальным марксистам. Он стал воплощением эксплуатируемого «народа-мученика», а со временем обрел статус легенды. В результате последующей мифологизации он превратился в икону «арабских революций», прокатившихся в 2011 году от Туниса до Бахрейна под лозунгом: «Народ требует падения режима» («аш-Шааб йурид искат ан-низам»).

Представление о народе, обретающего суверенитет через «демократию» («власть народа», от греческого «демос» – «народ») идет вразрез с канонами ислама, противопоставляющего ему понятие «умма», или община правоверных. Принадлежность к этой общности определяется, во-первых, религиозными убеждениями личности, во-вторых, степенью участия в превращении норм шариата в закон, обязательный для всех. Для салафитов не существует понятия народовластия, поскольку границы власти очерчивает только Аллах. Ни один политический институт не вправе устанавливать законы, не блюдя Его слово.

Угроза, которую стала представлять собой «аль-Каида», ударившая США в самое сердце, заставила Вашингтон закрывать глаза на тоталитаризм и коррумпированность режимов в ближневосточно-средиземноморском регионе до тех пор, пока те служили заслоном от джихадистского террора. Ободренные столь снисходительным отношением три деспота, правившие в восточной части североафриканского побережья Средиземного моря, отличались завидным политическим долголетием. Зин аль-Абидин Бен Али пробыл в должности президента Туниса около четверти века (с ноября 1987 года по январь 2011 года), Муаммар Каддафи во главе Ливии – почти сорок два года (с августа 1969 по август 2011 года), Хосни Мубарак правил Египтом три десятилетия (с октября 1981 года по февраль 2011 года).

Вследствие крайней ненасытности властей даже представители тех самых привилегированных классов, которые извлекали выгоду из отсутствия общественных свобод, в конечном итоге пострадали от политических режимов, которые вследствие безграничной коррупции, хищничества и кумовства утратили значительную часть своей социальной базы. Способствовали этому династийные интересы всех трех деспотов. Бен Али осыпал исключительными привилегиями Лейлу Трабелси, свою вторую жену, парикмахера по профессии, и многочисленную родню. Мубарак вел себя так же по отношению к своему сыну Гамалю, а Каддафи проявлял не меньшую отцовскую любовь к своему старшему сыну Сейф аль-Исламу и его братьям. Такое поведение отталкивало от властей тунисскую и египетскую буржуазию, и то, что еще оставалось от этого класса в Ливии. Этот городской средний класс, из которого формировался офицерский состав, быстро отмежевался от своих режимов. Несколько недель волнений, и офицерство уже готово было вступать в альянс, пусть и временный, с обездоленной молодежью, чтобы ускорить процесс смены режима.

Об этом свидетельствует тот факт, что генеральный штаб тунисской армии отказался помочь полиции в подавлении выступлений в столице. Армейская верхушка еще более наглядно обозначила, на чьей стороне ее симпатии 14 января 2011 года, когда не прошло и месяца со дня самосожжения Буазизи, посадив Бен Али в самолет, унесший диктатора из страны. Аналогичным образом египетский Высший совет Вооруженных сил 11 февраля, спустя всего восемнадцать дней после начала оккупации площади Тахрир в Каире, сместил Мубарака, сделав невероятно популярным лозунг: «Армия и народ – пальцы одной руки» («эль-Гейш ва-ш-шааб ид вахид»).

К бездарному управлению, становившемуся только хуже в течение первого десятилетия XXI века, добавлялись сопряженные с этим структурные проблемы и непредвиденные изменения экономической конъюнктуры, сыгравшие роль спускового крючка. В опубликованном ОЭСР в декабре 2011 года докладе, озаглавленном «Социально-экономическое положение государств Северной Африки и Ближнего Востока и его влияние на события 2011 года», обращал на себя внимание небывалый рост безработицы среди молодежи в 2005–2010 годах. Только в нефтяных монархиях, входивших в состав Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ), показатели безработицы размывались за счет массовой занятости на госслужбе. В остальных странах региона уровень безработицы был самым высоким в мире после «Черной Африки» – неудивительно, учитывая то, что лица моложе двадцати пяти лет составляли половину населения (в Йемене этот показатель был самым высоким и достигал 65 %).

Демографические показатели росли быстрее экономических, а раздутый государственный сектор все активнее подминал под себя частный. Особенно показательны в этом отношении Тунис, который восстание охватило первым и где ассоциации «дипломированных безработных» сыграли главную роль, и Египет. В 2010 году безработица в этих странах затронула соответственно по 30 % и 25 % населения в возрастной категории от 15 до 24 лет. Что еще хуже, уровень безработицы среди обладателей дипломов о высшем образовании в обеих странах, только по официальным данным, достиг 15 % (в действительности он, разумеется, был выше). Именно эти молодые образованные люди стали движущей силой восстания и авторами его первых лозунгов. Так проявлялся в регионе давно подмеченный социологами феномен, названный «относительная депривация» элит, которым на заре революционного процесса перекрывалось восхождение по социальной лестнице.

Наконец, на поверхность вышли вопросы, не разрешавшиеся на протяжении всего десятилетия: взлет цен на продовольствие в 2008–2010 годах, последствия потепления климата и пожары, уничтожившие на корню урожай зерна множества стран-экспортеров – от Австралии до России. При этом арабский мир являлся чистым импортером зерновых, цены на которые с конца 2009 года до начала 2011 года в среднем выросли на треть. Помимо этого, наблюдалось подорожание нефти, оказывавшее серьезное негативное воздействие на страны, мало или вовсе ее не добывавшие, такие как Тунис, Египет, Йемен, Бахрейн и Сирия, уже затронутые восстаниями. В 2009–2011 годах цена на нефть поднялась с 62 до 103 долларов за баррель, в результате чего вдвое вздорожали газовые баллоны, широко использующиеся в быту.

Историкам и экономистам давно известно, что рост цен на зерно и муку стал одним из ключевых факторов начала Великой французской революции в июле 1789 года, когда на хлеб могло уйти до половины доходов простолюдина. В современном арабском мире (за исключением нефтяных монархий) продовольствие неизменно занимает значительную часть потребительской корзины как низов общества, так и нижней прослойки среднего класса. Резкий скачок цен на продовольственные товары спровоцировал социальный взрыв зимой 2010/2011 года, усилив недоверие людей к режимам, с деспотизмом которых мирились до тех пор, пока сохранялись перспективы, пусть и туманные, на повышение уровня жизни. Теперь же, в столь беспросветной обстановке, лозунг египетской левой оппозиции «Кифая!» («Хватит!»), остававшийся до тех пор гласом вопиющего в пустыне, раздавался повсюду. А на улицах Туниса обличения магрибинцами-франкофонами властей сопровождались призывом в их адрес «Дигаж!» («Долой!»).

Падение режима или религиозный раскол

Оглядываясь на многочисленные повороты и хитросплетения, характерные для каждого из шести главных восстаний зимы 2010/2011 года, в ретроспективе можно выделить два их основных типа. В каждом из них, в свою очередь, отражены по три национальных восстания.

К первому типу относятся государства восточной части североафриканского побережья Средиземного моря – Тунис, Египет и Ливия. Для него характерно быстрое свержение носителя власти, которого затем изгоняли, заключали под стражу или казнили. До данного исхода гражданское общество в каждой из этих стран могло в какой-то мере управлять революционным процессом. Ключевым фактором была относительная этническая и конфессиональная однородность обществ, позволявшая им создавать временные союзы отдельных социальных групп разной степени прочности. Они совместно работали над свержением режима, временно отбрасывая присущие им противоречия в «момент энтузиазма». Это известное выражение Карла Маркса было использовано им для описания «весны народов» – эпохи европейских революций 1848 года. «Весна народов» и «арабская весна», несмотря на то что их разделяют полтора столетия, удивительно схожи, если считать, что обе были демократическими явлениями, породили огромные ожидания и в итоге потерпели крах. За исключением Египта, на территории которого проживало коптское христианское меньшинство, составлявшее около 8 % населения, однако не имевшее политического веса, все три страны были практически исключительно суннитскими и арабскими. Единообразие нарушали лишь берберы-ибадиты, проживавшие в горах Нафуса, в ливийском административном центре Зувара и на тунисском острове Джерба, а также племена черных африканцев из ливийского Феццана. Однако ни одно из этих меньшинств не имело ни внутренних ресурсов, ни международных связей, необходимых для участия в строительстве общего будущего.

И все же после падения диктаторов каждое государство пошло своим путем, хотя всех их в конечном итоге коснулся терроризм. Парламентская демократия установилась в Тунисе – и только там. Здесь исламисты и светские партии мирно сменяли друг друга у руля. Восстание позволило Тунису восстановить ход своей истории, характеризовавшейся – до правления Бургибы – движениями реформаторов-модернизаторов, уходящими своими корнями в XIX век. Впрочем, серьезные социально-экономические проблемы отягощали процесс демократизации и способствовали в 2012 году выходу на сцену джихадистов.

В Египте спустя год после избрания в июле 2012 года президента из числа «Братьев-мусульман» произошел мятеж, вдохновленный Саудовской Аравией и ОАЭ, выступавшими за возвращение военного режима. Здесь история вновь доказала, что имеет свойство повторяться. В Египте возродился образ правления мамлюков – военного сословия, не передававшего власть по наследству, – предшествовавший тому пути модернизации и реформ, по которому Египет следовал с XIX века до 1950-х годов, прекратив движение в этом направлении лишь с установлением популистской диктатуры полковника Насера. И при маршале ас-Сиси джихадизм вновь поднял голову, особенно на Синайском полуострове.

Наконец, в Ливии вторжение Запада сыграло ключевую роль в падении режима Каддафи. На смену ему пришли внутренние социальные силы, крайне ослабленные неслыханной жестокостью его всепроникающей тирании. Страна элементарно раскололась между племенами, грызущимися за крохи от нефтяной ренты, что мешало воссозданию ее как жизнеспособной политической единицы. Более того, некоторые регионы перешли под временный контроль джихадистов. И это «несостоявшееся государство» стало главным перевалочным пунктом на пути нелегальной миграции африканского населения в Европу, продолжая традиции мусульманских невольничьих рынков. Хотя общий итог «арабской весны», за исключением Туниса, и можно назвать плачевным, согласно оценке, которая будет приведена ниже, эти три страны, хотя и испытали на себе ужасы террора, тем не менее избежали трагических последствий кровавого раскола между суннитами и шиитами.

Ко второму типу «арабской весны» относились Бахрейн, Йемен и Сирия. Они располагались в восточной части арабского мира, религиозные противоречия в которой имели более серьезные политические последствия, чем в Северной Африке. Восстания в этих странах либо сразу же, либо постепенно оказывались заложниками конфессиональных конфликтов. Именно от них зависело появление потенциальных альянсов между социальными группами, которые могли бы помочь народу «сбросить режим», следуя известному лозунгу. Да и не было здесь, по сути, единого «народа», который в принципе мог бы выдвинуть это требование в расколотом обществе в момент крушения существующего порядка.

Восстание в Бахрейне стало первым, которое подавили по религиозным соображениям. Здесь круглосуточные выступления против правящей династии проходили на Жемчужной площади столицы государства Манамы. Это был бахрейнский Тахрир, с той разницей, что протесты на Тахрире каирском привели 11 февраля 2011 года к смещению Мубарака военными. Тот факт, что большинство населения, а следовательно, и протестующих на Жемчужной площади, исповедовали шиизм, а члены королевской семьи были суннитами, послужил ключевым фактором военной интервенции, начатой 14 марта Саудовской Аравией, ОАЭ и Катаром. Все они, наряду с Бахрейном, входили в Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ). Это решение в значительной мере было обусловлено не только монархической солидарностью, но и той угрозой, которую представлял нестабильный – и дестабилизирующий обстановку – остров, находящийся в непосредственной близости от крупных саудовских нефтяных месторождений и предприятий катарской газовой промышленности.

Межконфессиональная рознь играла не менее значимую роль в Йемене и Сирии, но проявилась иначе. В Йемене нефтяные монархии ССАГПЗ в течение нескольких лет проявляли беспокойство в связи с активной работой Ирана с зейдитами, составлявшими большинство населения в горах на севере страны и в Сане – столице объединенного государства, образовавшегося после присоединения бывшей Народной Демократической Республики Йемен в мае 1990 года. Впрочем, данное течение шиизма настолько мало отличалось от суннизма, что представители обеих конфессий молились в одних и тех же мечетях, в чем я лично имел возможность убедиться еще в 1990-х годах. Это разительно отличало их от двунадесятников Ливана, Ирака и Бахрейна, проводивших очень четкую границу между местами отправления культа и догматами каждой деноминации.