После третьего возвращения к машине мне вдруг позвонил Шеф. Я ответил, что мне некогда с ним разговаривать, что сейчас, быть может, Березанского мочат, но примерный район своего нахождения все-таки сообщил. Шеф, как показалось, расстроился, что я упустил адвоката.
И когда я уже потерял надежду, «Вольво» вдруг нашлась. Машина затесалась между рядами тесных гаражей, построенных в полосе отчуждения железной дороги. Радиатор уже остывал.
Я осмотрелся. Его следы от машины вели к гаражам, за которыми начиналась Павелецкая железка. Дверь одного из гаражей, чуть побольше остальных, как мне показалось, была приоткрыта. Но света из него не пробивалось. Он казался таким же пустым и брошенным, как все в округе.
Прошла еще одна электричка. Я подкрался совсем близко к двери и вытащил «узи».
Времени, как я отстал от него, прошло двадцать три минуты. Я решил подождать еще минут семь, а потом входить в гараж.
Конечно, это могло оказаться ошибкой, но все-таки я решил немного выждать. Вдруг нервы не выдержат у того, у другого. Хотя, судя по всему, трепетание его нервов я переоценил. Может, они куда больше гуляли у меня, чем у него. Уж очень здорово он выбрал место нашей последней разборки.
Глава 65
Я подумал, что даже Березанский подкатил к этому гаражику без засвеченных фар. Тут же вспомнил о своей машине. Вовремя я ее бросил, если Шеф пойдет меня разыскивать, им легче, чем мне, будет определить исходную точку. Но вот порыскать придется основательно, если не догадаются собаку взять. Наверняка не догадаются. А когда менты приедут, все будет уже кончено.
Я встряхнулся, посмотрел на свои «Командирские». Время вышло. Я сделал оставшийся мне до двери один шаг. Положил руку на ребра у замковых петель. Очень солидное устройство, не слабее, чем ворота в особняке Аркадии.
Потянул, ворота хорошо были смазаны, они только чуть зашипели, и сразу открылась щель сантиметров в тридцать. Если бы я был в летнем, я бы в нее пролез, но сейчас на мне было столько всего, что я даже и не думал проскочить в нее. Я собрался с духом, почему-то очень не хотелось ползти в эту нору.
Дверь была тяжелая, сваренная из чего-то потяжелее, чем просто листовое полумиллиметровое железо. И ходила в петлях очень тихо.
Потянул еще, тут же остановил, ощутив в руке под перчаткой инерцию тяжеленной конструкции. Но я все-таки остановил ее ровно в том месте, где хотел, теперь я мог проскочить, не зашумев и не открывая дверь шире. Эти миллиметры, возможно, не давали упасть лопате, или ведру, или еще чему-то, что он поставил как сигнальное устройство.
Я сделал шаг, потом еще полшага, тут же отставил ногу в сторону, в диком темпе, почти волевым усилием заставляя глаза поскорее привыкнуть к темноте. И вдруг… Это был обрезок сетки рабицы, выставленный полукругом около двери. Невысокая, сантиметров сорок, чтобы нельзя было случайно перешагнуть или нащупать рукой, совершенно невидимая в темноте. Очень умная ловушка…
Стоило мне зашуметь, сейчас же стало что-то происходить.
Я еще попытался было отвернуться, чтобы спасти глаза, почему-то мне показалось, именно глаза нужно беречь, я даже руку почти донес до лица, выдергивая другой «узи», но все равно опоздал. Вспышка под ногами замазала мои глазные яблоки вернее, чем если бы кто-то вывернул их из черепа как перегоревшие лампочки из патронов. И странное дело, от этого и остальные мои движения стали ненадежными, неуверенными, словно у паралитика.
Я еще пытался достать «узи», но уже запутался в перевязи и, не соображая почти ничего, пытался вспомнить, что делать, чтобы заставить его выстрелить хоть раз. Потом я услышал сквозь ошеломительно сильный ток крови в ушах легкие шаги сбоку и почувствовал сильный, очень сильный удар по затылку.
Что-то очень холодное, плоское и тяжелое сильно ударило меня по всему телу разом, по лицу и по плечу, и лишь выставленный с «узи» локоть немного смягчил этот удар. Я понял, что упал на пол и сознание уходит от меня. Я еще боролся, чтобы сохранить понимание происходящего вокруг, но все было черно, и такая же чернота залила мое сознание…
Я пришел в себя на редкость удачно, то есть быстро – голова еще не начала по-настоящему болеть. Но с этим все было в порядке, все было впереди. Меня, я знал наверняка, ждала такая боль, словно я выстоял против Мохаммеда Али добрых шесть раундов, и бил он исключительно в голову.
Под потолком горела слабенькая, ватт на пятнадцать, лампочка. Вокруг нее был сделан абажур из жести, очень неудачный, по-моему, потому что он бросал на меня почти весь свет, который вырабатывала лампа, а три угла в гараже оставались неосвещенными.
В одном углу сидел на стуле Березанский. Он был в полном сознании, глаза его лихорадочно блестели, а иногда он дергал руками, скованными наручниками под стулом, на котором сидел. Это был хороший способ зафиксировать человека, я и сам его часто использую, его все используют, как теперь выяснилось, даже Комарик. Рот адвоката был заклеен, и я почему-то сразу вспомнил, что такую же ленту взял с собой, когда переезжал к Аркадии, но вот ни разу в этом деле ею не воспользовался.