Впрочем, не все стесняются высказаться в глаза. Та же Мила, стоит мужу отвлечься на звонок, хватает меня под руку и отводит к окну в общем коридоре.

— Глянь вниз, — говорит она, подталкивая меня к огромной панорамной раме, такой прозрачной, что кажется, шагни вперёд и полетишь с головокружительной высоты.

— Зачем ты мне это показываешь? — пячусь назад. Терпеть не могу высоту.

— Чтобы ты знала, откуда будешь падать.

Хмыкаю, выдерживая её взгляд:

— С чего ты взяла, что буду?

Она меряет меня презрительным взглядом:

— С того, что он поиграется с тобой и бросит, — выплёвывает она. — Дешёвка!

На мою талию ложится мужская ладонь, меня уверено прижимают к горячему сильному телу.

— Вы ошиблись, Мила, — ехидно произносит Аристарх. — Ника очень дорога. Особенно — мне.

Он снова уводит меня в кабинет, и когда мы остаёмся одни, я вскидываю брови и, глядя ему прямо в глаза, говорю:

— Ты забыл добавить: Ника — дорогая игрушка.

Сейчас мне с ним проще устанавливать зрительный контакт. Он сидит в кресле, а я стою перед ним между его ног. Руки Ресовского лежат на моих бёдрах, он смотрит на меня снизу вверх, в кои-то веки.

Но ухмыляется так ехидно, будто это он возвышается надо мной. Будто я вынуждена заглядывать ему в лицо. Хотя, отчасти, так и есть.

Рука нахально ползёт вверх, задирает край пиджака, забирается под топ и начинает гулять по линии пояса брюк.

— Сахарок, — говорит он при этом совершенно спокойно, — я хочу, чтобы ты запомнила: я парень простой. Говорю обычно то, что хочу сказать. Без подтекстов и двойных смыслов.

Я фыркаю.

— Ага, а кто мне вещал недавно про акулу бизнеса? Простаков среди вас нет. Их сжирают, едва те вылупились.

Довольно щурится, ведёт рукой вверх, посылая рой мурашек по коже. И пробуждая совсем не те, что мне нужно сейчас, мысли.

— Ты умна, моя сладкая, — почти мурлычит он и, наконец, тянет на себя и усаживает на колени. — Но случилось так, что ты действительно мне дорога. Очень. И речь совсем не о деньгах. В этом плане ты бесценна.