– Кого вам сейчас больше всего не хватает?

– Я об этом не думаю. К уходу отношусь естественно.

– А если просто – развела жизнь?

– Развела жизнь – значит, так тому и быть. С одними развела жизнь, другие ушли из жизни, третьи уехали. Я к этому стараюсь относиться спокойно. Другое дело – для меня катастрофой стала смерть мамы. И со временем это горе для меня становится все больше и больше. Но с другой стороны, я все чаще вспоминаю отца, которого практически и не знала. Бывают какие-то неожиданные всплески памяти: я вспоминаю, как я пошла, когда мне был год. Он стоял на одной стороне комнаты, я на другой. Я пошла к нему, и какое счастье было на его лице, когда он взял меня на руки и сказал: «Вот – пошла!» Этот момент я помню. Помню свой сон перед тем, как нам принесли похоронку, – мне приснился отец, который вдруг превратился в маленького человечка и ушел под шкаф. Я помню этот сон. Я очень часто вспоминаю – даже не вспоминаю, а это как-то живет во мне – мою бабушку. Но это не значит, что я жалею или хочу ее непременно вернуть. Жизнь очень многогранна, она идет в параллель с очень многими людьми, с которыми иногда годами не видишься или которые давно ушли в другой мир, но все равно они есть в твоей жизни.

– Вы никогда не отмечали свой день рождения. Откуда это пошло?

– Ну, во-первых, в детстве его никогда не отмечали – так случилось. Один раз я отмечала – после первой моей поездки в Японию в конце восьмидесятых. Мне там ужасно понравилось, я привезла разной японской еды, пригласила друзей. Но это был, скорее, такой японский вечер. Я тогда там накупила париков и забавляла гостей тем, что каждый раз, вынося новое кушанье, выходила в новом парике и новом платье. Кстати, есть фото Плотникова – я стою в черном парике, а рядом – Вася Катанян. Он тогда был у меня в гостях. В рыжем парике я потом снималась в «Письмах к Эльзе». Видите, я эти парики время от времени использую. А больше – больше не отмечала.

– «Предрассудок любимой мысли» – у вас есть такой? Сквозь призму которого вы смотрите на все окружающее?

– Не понимаю ваш вопрос.

– Кто-то сводит все к масонам, Гумилев объясняет пассионарностью. А вы?

– Все увлечения у меня бывают периодами. У меня был, и довольно-таки долгий, период увлечения эзотеризмом. Потом – стремление использовать какие-то знания восточной йоги, через чакры, в актерской технике. Это было довольно долго.

– А сейчас?

– Сейчас… Сейчас мне на Икше досталось несколько грядок, и мне понравилось сажать цветы. Очень интересно, что получается. Скажем, меня две недели нет на даче, потом я приезжаю и первым делом бегу к грядкам – посмотреть, на сколько дюймов выросли мои бархотки.

– Вам везет как садоводу – все всходит?

– Что-то да, что-то нет. Весной на одной грядке я посеяла много семян, но ничего не взошло. А на другую попало всего несколько – и буйство цветов. Куртины этих бархоток: желтые, оранжевые. Сейчас я там посадила много луковиц тюльпанов и нарциссов…

– Можно спросить вас о событии, о котором вы всю жизнь жалеете?

– Сейчас, по-моему, уже ни о чем. Но было время – жалела! А сейчас научилась принимать жизнь, какой она мне дается. Это не значит, что у меня не бывает периодов тоски и уныния (хотя уныние – тяжкий грех). Но я научилась не бороться с жизнью. И не очень расстраиваться и не очень радоваться чему-то. Относиться ровно.

Я смотрю на свои юношеские фотографии и вижу наивную симпатичную девушку, которая могла бы играть тоже простых, милых, приятных девушек, и всем бы это нравилось, и легче было бы добиться популярности. Но у меня никогда не было желания заигрывать со зрителем. Я старалась делать только то, что мне самой нравилось в людях – может быть, некоторая революционность, суховатое изящество, отстраненность от «уличной моды». Это путь, скажу честно, не легкий. Я воспринимала жизнь, возможно, несколько драматично. И никогда не подстраивалась к общепринятому вкусу. Наверное, это можно назвать «трагическим восприятием жизни».

– Некоторые критики проводят аналогию между Раневской, которую вы сыграли в спектакле Эфроса «Вишневый сад», и Анной Сергеевной в картине Муратовой «Настройщик». Вы как бы показываете путь расточительной, щедрой, вечно обманутой и безумно одинокой женщины, путь, который, условно говоря, она прошла от Чехова до Муратовой. Она постарела, но не потеряла доверия к людям, впрочем, с одиночеством ей также не удалось расстаться.

– Я меньше всего об этом думала, когда играла в «Настройщике» свою Анну Сергеевну. Это было неосознанно. Но мне кажется, что неосознанность превратилась в закономерность. Раньше я отказывалась от ролей, где есть только характер. Тем более бытовой характер. Я всегда старалась играть тему. В Раневской – тему незащищенности от жизни, от быта. Моя Раневская – это такая чеховская «недотепа». В «Гамлете» я играла тему иррациональности, встречи с потусторонним миром. Мне было важно показать, как изменилось сознание Гамлета от встречи с призраком собственного отца. Кира Муратова мне предложила сыграть характер. Я согласилась, потому что мне понравился сценарий… и мне очень нравятся фильмы Муратовой. И я до этого никогда у нее не снималась. Но поскольку за плечами у меня чеховские роли недотеп – Аркадина, Маша… Знаете, в Аркадиной многие пытаются играть успешную провинциальную актрису, а мне совершенно не хотелось играть это. Она – актриса. Она – женщина. Она старается удержаться на краю, как все чеховские персонажи. Меня в Аркадиной, да и в Раневской, больше всего интересовала тема нереализованной любви, нереализованной жизни, то есть тема «Человек над бездной».

И поскольку все это у меня за плечами уже стоит и, может быть, в какой-то степени уже является моим мировоззрением, то не могло не прочитаться в роли Анны Сергеевны.