Ежедневно, по возвращении с уроков и до прихода Полины, появлявшейся всегда очень поздно, Варвара занималась с Бертой. Снабжаемая книгами, идеями, фактами, цифрами, аргументами, вопросами и ответами, Варвара переплавлялась в форму бойца-революционера. Все, что прежде было выучено ею в гимназии, теперь подверглось пересмотру и переоценке. Особенно пострадала её школьная история. Из-за героических подвигов, громких имён, величия империй и славы выступал простой человек – та же вдова Бублик, – с его жизнью, полной труда, лишений, страданий, и на нём, неизвестном, безымянном, неназванном, именно и покоилось это величие. Это он строил города, засевал поля, сражался, а потом исчезал бесследно.

Не быв никогда особо религиозной, Варвара всё же задумалась и над вопросом о Боге: существует ли Бог?

– В том виде, как о Нём тебя учат в гимназии, – сказала Берта, – Его нет и никогда не было, потому что такой Он не мог бы быть Богом. Возможно, Он существует, но в высшей, ещё не понятой человеком, абстрактной форме. Его существование или Его отсутствие ничего не изменяет в задачах человечества. Этот вопрос может быть покамест отложен в сторону. Пусть сначала человек устроит для всех справедливую, честную жизнь, подымется морально, тогда, возможно, он будет способен подняться и до высших истин. Представь: идёт человек в церковь к обедне и видит – кто-то тонет. Он, если в нём есть совесть, должен кинуться и спасти тонущего брата, на то время отложив заботу о церкви. Это и делаем мы, так как «человечество тонет».

Но как вздрогнула Варвара, услыхав впервые, что революционный борец должен победить в себе жалость. Она соглашалась: должно уничтожить в себе сентиментальность, мечтательность, трусость, надо в жертву принести личную жизнь, интересы, само счастье – но жалость? жалость?! Не является ли этот «трезвый человеческий разум» слишком жестоким судьёй?

– Жалость? – говорила Берта. – Послушай такую историю. У одного мясника был бульдог. Согласно традиции, собаке надо было отрубить хвост. Мясник жалел бульдога и не отрубил сразу: он каждый день отсекал тоненький ломтик. Операция эта заняла около года. Бульдог издох прежде, чем она была совершенно закончена. Понятно? Все «мягкие» средства, все «благородные человеческие порывы» – религия, искусства, философия, гуманизм – уже испробованы на бульдоге. Надо спешить закончить операцию, пока бульдог ещё жив. Революционный удар это сделает. И человек устроит лучшую, честную, справедливую жизнь. О средствах не надо думать. Их не надо считать. Ты отдаёшь свою жизнь бесплатно – в этом твоё моральное право на жизнь врага.

– Но возможно, революция не нужна. Меня никто не просит…

– В гимназии тебя не просят, в «Усладе» тебя не просят. Пойди в слободку: там тебя попросят!

– Вы знаете «Усладу»?

– Я родилась в этом городе. Я училась в твоей гимназии, у твоей начальницы. Бедняжка, она и не предполагает, какой вред она сама наносит любимому ею правительству: она воспитала полдюжины выдающихся русских революционеров, и – представь! – все из «высшего класса» общества!

– Но всё же, всё же… как же без жалости?

– Моя мать, – сказала Варвара, – была простой, неграмотной женщиной. Её никогда не учили. Она была самой бедной в городе прачкой, но какое было в ней высокое понимание добра! Она всегда жалела…

– Ну, и погибла, не правда ли? И все такие добрые матери погибнут постепенно, и иссякнет источник добра. Жалеть – жалела, но помочь ведь ничем никому не могла, ей в том не было дано возможностей. И сама погибла, и дети её перемёрли – сколько вас бьио? пять, шесть? И тебя чуть не съели Камковы. Вот и не осталось на земле «добрых Бубликов». Нет, Варвара, революцию невозможно завершить в белых перчатках! Жаль? Молчи. Сострадаешь? Молчи. Делай быстро – скорее закончится.

– Так это скоро – революция? – задыхаясь, спросила Варвара.

– Увидишь её своими глазами.

И она дала Варваре новый «учебник» – «Катехизис революционера» Нечаева.

– Эту книгу ты должна знать наизусть.

Варвара читала благоговейно, запоминая на всю жизнь:

«Революционер не знает жалости к другим и не ожидает ни от кого жалости к себе».

Она изучила эту книгу, как монахиня изучает Писание, готовясь к пострижению. На весах лежала вся её жизнь. Душа её, отрезвев, отбросила всё ещё смутные мечты о любви, о личном счастье, облеклась в мрачные одежды – в принципы Нечаева, ибо Нечаев сказал:

«Революционер не имеет ни личных интересов, ни карьеры, ни личных чувств, он не имеет даже имени».