— Ты знаешь… Долгая история.

Я опустил Лару на землю, и она, кажется, почувствовала, КАК сильно рады ее видеть.

И чего на Маринку нашло?

— Ты же сам сказал, что я могу выбирать семью! Я выбрала! Ты мой старший братик! — все еще не успокаиваясь, вопила эта финтифлюшка.

М-да… вот и успокаивай людей после этого.

Кое-как, угомонив Амаари, мы отправились в кельи, каждый в свою. Правда снежная кричала что-то про то, что должна спать вместе с братиком, но ей не позволили. Она, надувшись, показала язык и, хлопнув дверью, уединилась у себя.

А почему кельи? Они тут монашествуют, что ли?

Как подумаю, сколько веков Минас-Малос не видел греха в своих стенах, так сразу хочется нарушить устои. Интересно, как там Лара? Впрочем, от спящей в ногах Амаари, я бы тоже не отказался. И не надо мне говорить, что она моя сестра. Это не так. Или так?

Я запутался.

После вечернего построения Стражей, нас покормили, и дедуля попросил зайти к нему в келью. Что задумал этот старый извращенец? Я называю его старым, поскольку чувствую, что он очень многое пережил, но по факту, со стороны — это был скуластый высокий эльф, с неглубокими тонкими шрамами на лице, лет тридцати пяти на вид, седыми длинными волосами, практически белой радужкой глаз и блуждающим взглядом. По какой-то причине он почти никогда не смотрел в глаза собеседнику и ни на чем подолгу не останавливал взор.

Я постучал в дверь Менетора.

— Да.

— Ты звал, дед? — я заглянул в приоткрытую дверь.

Дедуля стоял лицом к оконному проему и смотрел на закат. Из-за яркого освещения заходящего солнца его силуэт со спины казался черным, и я не мог рассмотреть детали. Он был в одних штанах, без рубахи.

— А, это ты, Тиалан, заходи.

Чего это он? А я думал, что Великий Вершитель по запаху может отличать людей, даже стоя к ним спиной.

— А ты ждал кого-то другого? — я оскалился, — что, молоденьких нимфеток тут соблазняешь, дедуля?

Я протиснулся в дверь, плотно затворив её за собой. Глаза постепенно привыкали к освещению и начали выхватывать детали. Менетор был весь покрыт жуткими шрамами. Ожоги, вперемешку с какими-то рубленными ранами. Очень глубокими, судя по всему. Я замер, не зная в каком русле теперь вести диалог.

— Ты прости, я решил расслабиться и сейчас не вижу. Ты не мог бы дать мне воды? Кружка, вроде бы, стояла слева, на столе.

Я впал в ступор. В смысле, он не видит? Открыл бы свои белёсые глаза, да посмотрел. Но я уже привык выполнять его указания, поэтому подошел к столу. Заходящее солнце нещадно слепило, я взял металлическую кружку и развернулся, чтобы ее отдать. Спереди картина была еще более ужасающая. Даже мышцы в его теле, казалось, срослись неправильно. Я еще подумал, что, наверное, он испытывает жукие боли, после таких травм, даже несмотря на то, что все заросло.