Дипломаты знают, что при напряженных дипломатических отношениях (и даже при прекращении их) должны оставаться какие-то неформальные контакты. То есть никогда (за редчайшим исключением) нельзя сжигать все мосты и рвать все возможности коммуникации. Это заводит отношения в такой тупик, из которого сложно или даже невозможно выбраться.
Но если при разрыве межгосударственных отношений должны сохраняться возможности коммуникации, так тем более среди людей, которые себя считают христианами. Общение должно оставаться, даже если звучит «Мы с вами ходим в разные церкви!» Мы не должны надевать себе на глаза эти шоры. Потому что в этой логике оппонент неизменно превращается в «исчадие ада». Нет? Я намеренно обостряю? Но если «нет», то почему тогда с ним нельзя общаться.
Меня лично больше всего тревожит, что в момент таких разделений во мне не звучит тот евангельский камертон, по которому мы должны настраивать свою жизнь. Я его не слышу.
Об общении с молодыми людьми
Владимир Легойда: Мне кажется, что наше осмысление и те модели, к которым мы прибегаем, разговаривая с детьми, отстают от реальности, в которой живут дети. Это очень важный для меня тезис и, в общем, свежая мысль, на которую я вышел, готовясь к интервью в «Парсуне» с первым директором московской» Новой школы» Кириллом Медведевым. Я слушал и читал его тексты и думал над его тезисом о том, что нет некоей хорошей школы для всех, есть хорошая школа для тебя.
По его словам, есть школы с разными моделями. Например, с иерархической моделью, близкой, привычной и понятной советским и первым постсоветским людям. А также поклонникам идеи, что у нас монархическая культура и любое русское (российское) учреждение – это монархия. Знаменитая же «Новая школа», существующая, как минимум, 4 года, по замыслу создателей, как я понял, создана не по иерархической, но по органической модели. Один из принципов ее создания, как я понял, разговор со школьником на равных.
Я спрашивал Кирилла Владимировича, кем же он себя ощущал как директор. Ответ был: если и монарх, то конституционный.
И в этом смысле, конечно, нам надо понимать, что у нас многое – передача опыта Церкви, обучение – веками складывалось в других структурах.
Истины Церкви, главные догматические истины, Евангелие – это вечно, неизменно, вневременно и не обусловлено культурно. Язык, на котором излагаются те или иные мысли, может быть культурно обусловлен, но сами смыслы даны нам навсегда.
И мы, может быть, не до конца понимаем, должны ли быть другими способы передачи этих смыслов. А мы боимся каких-то способов передачи, потому что в нашем сознании тесно сплелись смысл и способ его передачи.
Недавно один из самых ярких и известных священников-блогеров, отец Павел Островский, запустил новый проект «Помолчим». Суть его в том, что отец Павел беседует с подростками, с тинейджерами, но при этом говорят в основном они. А он просто сидит и задает какие-то наводящие вопросы.
Мы получили очень много восторженных отзывов, и сам отец Павел очень увлечен этим. Но для нас это, конечно, совершенно новый, кто-то скажет – перевернутый – формат: священник сидит с подростком и при этом говорит подросток, а не священник, который молчит. И священник видит в этом способ пробиться к ребенку. Я посмотрел анонс последних выпусков, где девочка высказывает очень зрелую мысль о том, что очень важно отличать грех от грешника. И что она в Церкви не всегда это видит, что отношение к греху переносится на отношение к грешнику или к какой-то группе грешников. Я это все смотрю, читаю восторженные отзывы и чувствую, как во мне что-то восстает против этого. Потому что я привык, что сидит не один подросток, а множество, и ты им что-то говоришь. Не обязательно вещаешь дидактически, но ты – учитель, а они – ученики. А здесь совсем другой формат. Да, 13-летняя девочка может быть удивительно яркой и интересной, но понятно же, что отцу Павлу есть что ей сказать. Или помолчать так, чтобы она начала его слушать. В общем, здесь есть над чем подумать.
Есть знаменитый рассказ про разговор последнего духовника царской семьи архиепископа Феофана Полтавского с Василием Розановым. Розанов с жаром доказывал ему что-то о неправоте Церкви. Розанов говорит, а архиепископ молчит. Розанов продолжает говорить, а тот все молчит. Розанов говорит уже с меньшим жаром, потом затухает, затухает и замолкает. И выдержав паузу, говорит: «А может быть, вы и правы». Хотя владыка Феофан не произнес ни одного слова. Эта история для меня как некая метафора, может быть, действительно иногда есть смысл молчать и слушать.
Владыке Антонию Сурожскому однажды какая-то прихожанка пожаловалась, что она пытается говорить с Богом, а он ей не отвечает. И владыка предположил: «Может быть, это потому, что вы все время говорите. Дайте Ему сказать. Сядьте перед иконами и просто помолчите». Тайна молчания – это особая тайна.
Возвращаясь к экспериментам отца Павла – я пока не готов этим ни восторгаться, ни критиковать, надо внимательнее посмотреть. Но я понимаю, что вызов тут есть, и он связан с тем, что сегодня есть много других способов говорить об Истине. И я думаю, что особенность нашего времени в том, что эти способы будут уживаться между собой. Подчеркивает же директор «Новой школы», что мы живем в удивительное, особенное время, когда почти везде и во всем есть выбор.
Раньше его было меньше. И способы донесения смыслов менялись, но медленнее и не так радикально – люди успевали к этому привыкнуть. А сейчас мы оказались прямо на сломе, на взрыве, и в этом главный вызов. И, если хотите, в этом и надежда.
Потому что, если мы с этим справимся, это может дать некое удивительное преображение.
Так же и с информационными технологиями. Мы не раз с вами возвращались к Лотмановской мысли о том, что техника создается для облегчения коммуникации, но вначале она все усложняет и утяжеляет. И только потом, когда становится частью культуры, все облегчает. Для меня вызов нашего времени и в том, что я не понимаю: успевает ли современная техника стать культурой или нет?
Пока кажется, что не очень. Но, если мы справимся с этим, представляете, какой будет рывок. И так же и с детьми.
Но это все скорее для меня пока наблюдения и вопросы. Однако мне кажется, что этого точно не надо бояться. Как не надо бояться, например, что искусственный интеллект будет делать за нас какую-то автоматическую, техническую, нетворческую работу. Это только будет высвечивать ценность человеческой личности. Зачем копать, если может копать машина? Зачем проверять тесты и тратить часы на механическую работу, если это может делать машина? А человеку стоит тратить время на то, в чем машина его заменить не может. Например, на человеческое общение. Как не надо бояться наступления автоматизации, искусственного интеллекта, так, может быть, и не стоит бояться новых отношений с людьми, новых способов общения.