Владимир Легойда: Да. Но, конечно, никогда не забывать, что твоя реакция на чьи-то слова – это еще и реакция на человека. А она всегда требует другого мужества, ответственности, глубины.
Кроме бесстрашия для диалога нужны мудрость и деликатность. Но, если мы не вступим друг с другом в диалог, мы просто съедим друг друга. Жизнь в обществе непересекающихся монологов чудовищно разрушительна. И тут как раз важно находить общие «зоны очевидности», точки соприкосновения. Уступки в таком диалоге, наверное, не нужны, но компромиссы возможны. Хотя возможен диалог и без компромиссов.
На уровне нравственных межчеловеческих общественных отношений нужна и терпимость. Как говорил один епископ о своем друге: нас не разделяло ничего, кроме взглядов, но это никогда не было проблемой для наших отношений…
А у нас несогласие со взглядами сейчас рушит даже отношения между народами и государствами. Мне кажется, диалог должен вернуть нас, как минимум, в нормальное совместное жительство.
Наверное, есть люди, с которыми он невозможен. Хотя, может быть, личное общение что-то и поменяло.
Знаю только, что не нужно бояться. И если нам в чьих-то творческих экспериментах что-то причиняет боль, надо, не становясь с ходу в позицию грозного судьи, постараться это объяснить авторам «экспериментов». И тогда они, возможно, сами снимут со стены эту картину. Когда моя любимая учительница по литературе пришла в новую школу, через месяц в ее присутствии учителя-мужчины перестали материться.
Притягивает ли Церковь молодых людей?
Владимир Легойда: Сегодняшнее племя «младое, незнакомое» и для Церкви – большой вызов. Им «круто» сфоткаться с эстрадными звездами или спортсменами, размещая это в Инстаграме, но вряд ли эти знаменитости для них сильно авторитетны. Не знаю, есть ли у них авторитеты вообще.
Классическая проповедь – с амвона – на них не действует. Мои друзья, у которых в компаниях работают молодые сотрудники, все чаще говорят о смене мотивации.
И какая мотивация лидирует?
Владимир Легойда: Последней простой и десятилетиями работавшей мотивацией – не будем кривить душой – были деньги. Заработать, чтобы накормить семью, купить машину, поехать на море, за границу. Одна моя добрая знакомая недавно посетовала: я пахала как вол, чтобы купить юбку за тысячу евро и иметь возможность останавливаться в дорогих отелях. А сегодня молодые сотрудники ее компании не готовы так работать. В Париж поедут по самым дешевым билетам, поживут в хостеле, но в 7 часов уйдут с работы, потому что у них билеты на концерт.
Или волонтерить пойдут.
Владимир Легойда: Да. Это менее «материальное» поколение. И оно очень интересно для Церкви. Хотя есть одна проблема – им самим все быстро становится неинтересно. Знакомый жалуется: приходит на работу молодой человек с горящими глазами, а через три месяца говорит: «Я ошибся в профессии». И это не единичный случай. Проектное мышление, проектное поведение: сделал один проект, переключился на другой. Тогда интересно.
Борис Добродеев, глава Mail.Ru Group, недавно говорил мне, что главный мотиватор его сотрудников сегодня – не авторитет, не финансы, но интерес. Если, скажем, айтишнику интересно, то и обед ему не обед, и отдых не отдых, и зарплата не зарплата – он будет работать, и все.
А Евангелие и Церковь это зона интересного?
Владимир Легойда: Мне кажется, самого интересного. Но это зона глубинного интереса. Но ему мешает проявиться набор фейсбучно-инстаграмовских клише о том, что такое Церковь. Через эти окаменелости молодым часто трудно пробиться.
Об идеале
Владимир Легойда: Мне кажется, что, с одной стороны, это здорово и правильно, что многие, в том числе и критики Церкви, судят о ней по законам идеала и требуют от нее идеальности. Если нам Евангелие говорит: «Вы – соль земли» и «Будьте святы, потому что Я свят», то мы не можем же этого отменить. Поэтому нравственная чистота, которую предполагает Евангелие, безусловно, есть как обозначенный идеал.
И было бы странно, если бы мы пытались сказать: ну она как бы есть и ее как бы нет, она, в общем, не для нас. Нравственная чистота в идеале возносится Евангелием на некую непостижимую высоту – это факт. И мы с этим ничего не можем сделать. Я недавно с одной своей гостьей в «Парсуне» рассуждал, что я вот читаю Евангелие все время с самоукорением. Читаю Нагорную проповедь и себя там не вижу. Вот люди, которым заповедано блаженство, а я себя там не нахожу. Не приближаюсь к кругу людей, которые названы в Евангелии блаженными, – ни к кротким, ни к нищим духом. Но это самоукорение, и оно не значит, что мы должны отказаться от пути поиска совершенства, от пути святости. Я не раз говорил, что «Ну я же не святой!» – это в каком-то смысле отговорка плохого христианина. Оправдывать себя «уж простите, я не святой» не стоит – тебя ведь призвали именно к этому. Святость – это норма христианской жизни. Мы можем говорить о трудностях ее достижения, понятно, что в падшем мире это сложно, но это норма, это уровень нормальности. (В скобках оговорюсь, что святость в данном случае понимается как определенный уровень общения с Богом, а не имя, занесенное в святцы в результате официальной канонизации.)
И еще раз скажу о важности разделения церковной истины и авторитета Церкви. Авторитет Церкви в определенное время, в определенных кругах может быть выше-ниже, она может быть более и менее влиятельна. В свое время Августин пошел слушать проповеди Амвросия Медиоланского, потому что он был великим оратором, а не потому, что Августин принял решение послушать нравственные наставления христианского епископа. И я знаю людей, которые сегодня говорят, что слушают патриарха именно как человека с особым даром слова. Помню, в студенческие годы в институте нам говорил один преподаватель, что он – человек неверующий, но всегда смотрит «Слово пастыря» на Первом канале, потому что его удивляет, изумляет и потрясает, как тогда еще митрополит Кирилл может находить способы разговаривать с современным человеком о библейских смыслах и христианской истории.