Объять необъятное, понятно, невозможно. Поэтому я не стал превращать обзор в нечто большее. Моя задача скромна — лишь означить вопрос о генезисе «сергианства», по возможности четко сформулировать его, не претендуя на окончательное решение. (К тому же мне кажется, что такое решение вряд ли когда-либо будет найдено). События, происходящие в Русской Православной Церкви сегодня, показывают, как трудно Церкви отказаться от государственной поддержки, тем более, если государство перестало быть атеистическим и всячески стремится наладить «конструктивные» отношения с теми, кого много десятилетий подряд пыталось поставить в положение социальных париев.
Впрочем, что было, то было. Обвинять государство в лицемерии у нас повода пока нет и, надеемся, не будет. Но, думается, дело заключается вовсе не в том, что результатом нового «сладкого плена» могут оказаться прежние «горькие плоды». Проблема в ином: психологическая зависимость иерархии и клира от «властей предержащих» год от года только усиливается, миф о воссоздании «идеальных» церковно-государственных отношений, подразумевающих рост опосредованного влияния Церкви на светскую власть, приобретает своих адептов не только в маргинальной среде, но и в среде вполне респектабельных «новых православных», уверенных в благотворности союза Церкви с нынешней «богоискательской» властью и нередко встречающих сочувствие у православных иерархов и иереев. Страшные примеры новейшей российской истории XX века порой просто игнорируются.
…В политической структуре государства Церковь может найти место, но стоит ли его искать? Ведь светские власти относятся к религии преимущественно прагматически, конъюнктурно, а конъюнктура, как известно, время от времени меняется… Все это стоит помнить, хотя бы иногда задумываясь о явлении, получившем название по имени Патриарха Сергия…
От автора
Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было, — и Бог воззовет прошедшее
15 мая 2004 г. исполнилось 60 лет со дня смерти Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Сергия (И. Н. Страгородского), одного из самых пререкаемых иерархов Русской Православной Церкви. Его имя, без сомнения, — символ той непростой эпохи и (как любой символ) не только и не столько характеризует саму личность Патриарха, сколько мешает ее восприятию. Одни его считают «спасителем» институциональной Церкви, сумевшим отстоять ее существование в годину лихолетья, другие — раскольником, узурпатором церковной власти, основателем «ереси сергианства».
Как мне представляется, подобные характеристики, претендующие на окончательность выводов, изначально опрометчивы. И критики, и апологеты, порой сами того не замечая, смешивают результаты действий личности и саму эту личность. Ничего удивительного в этом нет: «познавшие истину», как правило, стараются доказать ее непререкаемость другим, не задаваясь целью спокойно разобраться в существе предмета.
Понимая это и не имея претензии расставить все точки над «i» в столь сложном и запутанном деле, несколько лет тому назад я решил составить антологию, в которой были бы собраны, помимо некоторых сочинений самого Патриарха Сергия, отзывы его современников и историков, оценивающих деятельность Патриарха с различных позиций — как pro, так и contra. Однако обстоятельства сложились так, что почти готовая работа не увидела свет. Оказались невостребованными соединенные под единой обложкой мнения друзей Патриарха и его непримиримых врагов, претендовавшие на ученую респектабельность статьи светских исследователей и страстные суждения публицистов[1].
Настоящая работа выросла из вступительной статьи, предварявшей подготовленную антологию. Это обстоятельство необходимо особо подчеркнуть: фактологические материалы должны были «дополнять» и иллюстрировать мою статью, в которой многие вопросы лишь ставились, а не разрешались. Впрочем, существенным образом переработав и дополнив прежний текст, я и сейчас остался при старом убеждении: правильная постановка вопроса значит гораздо больше, чем предложенный вариант ответа.
Именно поэтому, не теряя надежды на издание антологии в будущем, я решил ограничиться небольшой аналитической работой, в которой предпринял попытку рассмотреть вопрос о генезисе «сергианства» через призму личности его основателя. И хотя отсутствие «вспомогательных материалов» несколько осложняет задачу, нельзя не отметить и существенный положительный момент: возможность проведения самостоятельного, не привязанного к «обслуживанию» антологии, исследования.
Для меня совершенно ясно, что подобная работа не может претендовать на беспристрастность: вести разговор о выдающемся человеке (вне зависимости от твоей к нему симпатии или антипатии) — значит всегда занимать субъективную позицию. Правда, при этом я старался неукоснительно придерживаться жесткого правила: изучать проблему в ее развитии, не распространяя современные представления на прошлое и стремясь разобраться в мотивации предпринимавшихся Патриархом Сергием и его современниками действий, а не в их (действий) этической оценке.
Изучая новейшую отечественную историю, часто приходишь в недоумение, сталкивась с работами, где используемый материал лишь служит необходимым подспорьем для доказательства изначально установленной автором истины, а вывод понятен уже по прочтении первой страницы введения. Для советских исследователей подобная манера, по понятным идеологическим соображениям, стала буквально их alter ego. Старая выучка, к сожалению, порой дает себя знать и сегодня, — сменилась лишь знаковая система (хотя и не всегда). Сказанное особенно относится к русской церковной истории советского периода.
Старая схема была предельно проста и понятна: первоначально монархическая Церковь не признала новой народной власти и стала одним из центров контрреволюции. Затем, осознав всю бесперспективность совершаемого, некогда «реакционные» церковники заявили о своей лояльности к Советам. По словам рапсода этой лживой схемы — Н. С. Гордиенко, «митрополит Сергий, придя к руководству Церковью, намеревался довести до логического завершения ее социально-политическую переориентацию, начатую Патриархом Тихоном вслед за обновленцами и по их примеру (sic! — С. Ф.), — переориентацию, призванную предотвратить распад данной религиозно-церковной структуры»[2].
Не требуется особых знаний, чтобы понять всю натянутость приведенного заключения. Сложная проблема вульгаризирована и только. Разумеется, при появлении первой же возможности все серьезные исследователи отказались от такой схемы. Понятно, что за границей ученые никогда так и под таким углом и не рассматривали перипетии государственно-церковных отношений, но это за границей. В нашей стране интерес к историко-церковному прошлому первых лет Советской власти привел не только к появлению глубоких исследований, но и к повторению прежней, «советской» ошибки — изначальной предопределенности выводов. Вульгарный подход, к счастью, ушел в прошлое, но подход «схематический», к сожалению, остался. Причем в этом отношении более всего страдает именно эпоха митрополита (затем Патриарха) Сергия. Для одних он, как и раньше, — преемник линии Патриарха Тихона, мудрый кормчий церковного корабля, добровольно взваливший на себя крест компромисса с безбожниками. Для других — предатель церковного дела. Я не возьму на себя смелость сказать, что правда в этом споре лежит где-то «посередине». Нельзя также, вслед за восточным мудрецом, утверждать, что все понять — это все простить. Дело не в арбитраже, а в методе исторического исследования. Ведь не все, сказанное советскими атеистами, было изначально ложным. Например, заявление Н. С. Гордиенко о намерении Сергия довести до логического конца социально-политическую переориентацию Православной Церкви совершенно справедливо, хотя и передернуто: это намерение призвано было предотвратить вполне возможный организационный распад Церкви, но никак не ее самораспад. Кроме того, некорректна и оценка автором роли Патриарха Тихона.
Следовательно, проблема заключается в том, чтобы наши идеологические (или этические, если угодно) оценки не мешали нам разобраться в сложной исторической драме. Правильная постановка этой проблемы, конечно же, вовсе не гарантирует еще полного ее разрешения в конкретном исследовании. Однако, не желая отказаться от предварительных суждений и стремясь любыми способами решить поставленную задачу (не всегда слишком сложную), мы оказываемся в незавидном положении «идеологических работников», неважно — обвинителей или адвокатов.
I
Вспоминая на закате своих дней тех современников, с которыми свела его жизнь, граф С. Ю. Витте как-то обмолвился, что человек — крайне сложное существо, которое определить не только фразой, но и целыми страницами достаточно трудно. «Нет такого негодяя, — писал он, — который когда-нибудь не помыслил и даже не сделал чего-либо хорошего. Нет также такого честнейшего и благороднейшего человека (конечно, не святого), который когда-либо дурно не помыслил и даже при известном стечении обстоятельств не сделал гадости. Нет также и дурака, который когда-либо не сказал и даже не сделал чего-либо умного и нет такого умного, который когда-либо не сказал и не сделал чего-либо глупого. Чтобы определить человека, — выводил из всего сказанного Витте, — надо писать роман его жизни, а потому всякое определение человека — это только штрихи, в отдаленной степени определяющие его фигуру».
Суд современников обычно скоропалителен и несправедлив. Действительно, — «большое видится на расстоянии». Чем значительнее личность, тем сложнее о ней судить. И дело вовсе не в том, что современники излишне «субъективны» и «пристрастны» — гораздо хуже, когда в том же можно обвинить потомков. Они, имея в качестве союзника опыт прошедших лет, зачастую впадают в «соблазн» уверить прежде всего себя в собственной объективности и беспристрастности, наивно полагая, что право на оценку им дало время, что они, отделенные от предмета своих изысканий десятилетиями и столетиями, уже в силу этого бесстрастны. Впрочем, есть одно исключение: если исследователь заранее знает, что он должен доказать, каким своего «героя» он должен представить читающей публике; иначе говоря, когда выполняется «социальный заказ». К сожалению, каждое время требует исполнения своего «социального заказа», имеет претензии на своих героев. Стремление во что бы то ни стало доказать (т. е. нарисовать объективную картину), как правило, не дает возможности исследователю осознать, что подобное принципиально невозможно, что понять мотивацию поступков другого — тем более великого — человека возможно, лишь разобравшись в собственных субъективных переживаниях, связанных с изучаемой эпохой. Если ученый отдает себе в этом отчет, он, обычно, с успехом выполняет поставленную задачу «реконструкции» прошлого, умело помещая в нем исторические персонажи. Если же это не получается, вместо исследования выходит историческая справка с заранее предопределенными выводами и заключениями.
Но вернемся к современникам. Оценивать выдающуюся личность им в каком-то смысле проще, чем последующим поколениям. Современники видят мелочи (или то, что таковыми считается), обращают на них пристальное внимание и, зачастую, через призму этих мелочей смотрят на героев своего времени. А у каждого времени, как известно, они свои. Современника может в выдающемся человеке оскорблять то, что потомков будет в нем восхищать, и наоборот. Поэтому, думается,
Характерным признаком метафизических истин, состоящих из тезы и антитезы, является противоречивость. Противоречивость свойственна также и религиозно-философским исканиям. Исследователь и биограф творчества В. В. Розанова Э. Голлербах, обративший на это внимание, характеризуя отношения своего героя к Льву Толстому, привел слова последнего, записанные М. Горьким: «Так называемые великие люди всегда страшно противоречивы. Это им прощается вместе со всякой другой глупостью. Хотя противоречие не глупость: дурак упрям, но противоречить не умеет»[3]. Я решил привести эти слова именно потому, что они, по моему убеждению, могут относиться и к Патриарху Сергию, вся жизнь которого являет собой пример непрерывной цепи противоречий и вопиющих поступков, вызывавших к названному иерарху достаточно противоречивые чувства. Антиномии Патриарха Сергия, наблюдаемые в течение всей его жизни, — и до революции 1917 г., и в чудовищные для Церкви и для него лично годы Советской власти, не должны рассматриваться только как иллюстрация личной слабости Патриарха, его исключительной «приземленное™». Вероятно, можно говорить о том, что его противоречивость в определенном смысле является отражением более глубоких противоречий, в тисках которых более двух с половиной столетий и находилась Православная Российская Церковь.