– В таком случае, – разъярился капитан, – почему вы вообще не загладили все следы этого вопиющего недоразумения?!
– Видите ли, Дин Максимилианович, – Стойко снисходительно глянул поверх командирской панамы, – в одной брошюрке, такой древненькой, без обложки, я нашел нечто о преобразовании природы с помощью падающих небесных тел; с картинками. Ведь красиво вышло, удалось! Тайги наломали сто семьдесят тысяч квадратных километров. А карьер каков, а почва – гумус! Тут будет великое озеро, дайте только леднику растаять.
– Как, уже и ледник есть? – изумился капитан. – В плане, который я утверждал, ничего подобного не предусматривалось.
– Ледник будет, – пообещал Стойко, небрежно рассматривая капитанские нашивки. – Покончим только с грядой вулканов на архипелаге… – он слегка стушевался, – на архипелаге Бруч.
– Ну, ты уж хватил! – не удержался Крыжовский.
– Капитан! – торжественно отчеканил владыка вулканического архипелага. – Если оледенение не пустить на самотек, в высокогорье Стриббс может возникнуть красивейший ледник Крыжовского, длиной триста шестьдесят метров.
– Благодарю, – растроганно произнес капитан. – Однако идемте в рубку, пора переместиться. Но, предупреждаю, без преобразования природы.
Мужчины канули в зеленоватом свечении лифта, пурпурный клапан смачно закрылся над двумя белыми панамами: с одной нашивкой и с тремя. Не потревожив дна и берегов будущего озера, «Конан Дойл» легко взмыл над преображенной тайгой и исчез, оставив на пепелище единственного свидетеля – пожилого охотника в парусиновых туфлях и с двустволкой за спиной.
Абориген боязливо заглянул в кратер, на двухсотсаженной глубине которого сгущался туман над быстро натекающей водой, снял ружье и грохнул в воздух из обоих стволов. Эхо, отразившись от дна воронки, от противоположного берега, от скалистой гряды, от каменной бабы с плоским невыразительным лицом, превратило холостой дуплет в бесконечную канонаду, долетевшую до южных плоскогорий, изрытых аккуратными оранжевыми каньонами, до вересковых пустошей на севере. Уже на излете оно достигло маленькой шхуны, застывшей на якоре в одной из тропических лагун далеко за полярным кругом.
Такая акустика на Гекубе.
Не выдержав удара звуковой волны, мягкий край воронки отделился и пополз вниз, увлекая с собой старого следопыта, так и не успевшего решить, где и когда он мог видеть подобное диво в тайге – великое разорение от Большой Небесной Грязи.
Стая гигантских грифов с монотонным клекотом продолжала кружить в зените, бесстрастно, как диск патефона, чудом уцелевшего в развалинах дома.
«Заря Гекубы» с упоением впитывала густо-синий морской рассол всеми порами истрескавшейся, иссохшей древесины днища. Легчайший ветерок шевелил паутину над клавикордами в капитанской каюте. Но вот внутри древнего инструмента проснулся слабый звук, низкий и ворчливый, словно спящий старик, потревоженный трамвайным звонком с улицы, промычал бессознательно что-то жалобно-брюзжащее. То чуткие струны отозвались на далекий гул ружейной стрельбы, долетевший с юга, от сизой бахромы леса, застилавшей горизонт. Задребезжало битое стекло, слегка заложило уши.
Выстрел мог означать только одно: вооруженные преследователи приближались к шхуне. Следовало позаботиться о своевременной ретираде. Корсары забегали по палубе как хоккейная команда, получившая шанс спасти игру в последние десять секунд.
Две шлюпки были преданы воде, одна из них тут же раскололась, другая закачалась у правого борта, лишь слегка зачерпнув волны. Но и ей не суждено было послужить перепуганному экипажу. Едва жилистый ловкий Каркас, спрыгнувший в нее первым, изготовился принять на руки бесценный груз – предводительницу, припавшую к белой болонке и маленькому сундучку великолепной работы, как из трюма через пролом, образовавшийся в часы героического штурма звездохода от падения многофунтового ядра, высунулись две дюжины усатых крысиных носов. Никто не успел глазом моргнуть, как бурые когорты хлынули из чрева прóклятого судна и обрушились через борт в шлюпку.
Крысы сыпались вниз таким широким фронтом, что многие не попадали в шлюпку, а бултыхались в воду, тотчас находя спасение на обломках второй лодки, плавающих вокруг. Над лагуной все еще слышалась отдаленная канонада, будто кто-то откашливался в перистые занавески облаков, но теперь она звучала в контрапункте с ураганной дробью легионов крысиных лапок, шелестом хвостов, раздирающим слух писком, с ревом несчастного Каркаса, покрытого богатой живой шубой, гневным визгом болонки.
Крысиные орды извергались из трюма одну, самое большее – две минуты. Последняя крыса, видимо, окончательно потерявшая зрение в черноте трюма, с разбега залетела в опрокинутое ведро, которое с грохотом покатилось по палубе и, повинуясь легкой бортовой качке, крутясь волчком, устремилось к трапу, ведущему в нижние помещения корабля. На ступеньках трапа ведро и крыса покинули друг друга и порознь пропали за дверью камбуза.
К чести пиратов надо сказать, что они спустились с грот-мачты и поспешили к своей госпоже, оцепеневшей над бортом с поднятой для шага ногой, почти так же быстро, как две минуты назад забрались туда, оставив Иду под защитой отважной болонки. Теперь собачка находилась в глубоком обмороке.
Крысы, переполнившие шлюпку, едва не потопили ее, а Каркас, резко оборвав свой надсадный крик, широко улыбнулся, сел за весла и принялся грести к берегу. Со стороны шлюпка напоминала плывущего медведя, так густо она была покрыта грызунами. Никто не отважился вернуть безумного. Шлюпка удалялась под эскортом плывущих своим ходом зверьков. Наконец флагман и вся эскадра благополучно достигли отмели, но уже трудно было разглядеть, что с ними стало дальше.
Происшествие исчерпало себя, и Клэр могла вслед за болонкой рухнуть в обморок на руки Педро, имевшего на все случаи жизни поговорку: «Хватит, братцы, не по мне быть затычкою в стене», но оставшегося при том услужливым и ласковым хлопцем.