Тот шмыгнул разбитым носом:

– У Женьки в комнате. В тайнике. Я их хотел… этта… Митьке отдать, когда вырастет.

– Хотел бы отдать – счет бы открыл на его имя, – сурово сказал Ходасевич. И приказал: – Веди. Показывай.

А пока мужчины отсутствовали, потрясенная Таня капала сердечное лекарство Жениной маме.

Заявлять в полицию несчастная женщина категорически отказалась:

– Позор-то какой! Не хочу на старости!

Но с мужем обошлась решительно:

– Манатки собирай – и прочь!

Таня не совсем понимала, как инвалид сможет исполнить приказ. Но, видно, имелась неплохая боевая закалка. Подобрался. Пристегнул протез. Собрал рюкзак. Вызвал такси и отбыл. Поспешно. Очень поспешно.

Женина мать отчаянно рыдала:

– Как я могла быть настолько слепой!

Таня и Валерий Петрович отвели ее в спальню. Женщина попросила подать дочкину фотографию, поливала ее слезами. У Садовниковой чесался язык перейти наконец к хорошим новостям, но отчим шепнул:

– Молчи.

Поманил в коридор, строго велел:

– Не торопись. Она не переживет, если потеряет ее второй раз.

Вернулись в спальню. Женина мать продолжала всхлипывать. Бормотала бессвязно:

– Ой, дура, какая я идиотка! Иван-то с Женькой, когда она к Денису ушла, рассорились в пух. И даже потом, после свадьбы ее, почти не общались. А где-то этой весной помирились вроде. Как раньше, уединялись в ее комнате. Что-то обсуждали. Я радовалась. А она… А он…

Женщина вскинула заплаканные глаза:

– Эти деньги. Десять миллионов проклятых… их обязательно вернуть надо! Тому, у кого украли их.

– Мы позаботимся об этом, – пообещал Валерий Петрович.