— Верно, — прогудел великан.

— Так что о «Викторьезе» ты забудь, а поклонись Старику и скажи, что спал и видел, как бы поплавать на «Вороне». А мы, — Мортимер положил руку на мощное плечо приятеля, — мы тебя в подельники возьмем. Ты как, Хенк?

— Отчего же не взять. — Покосившись на Серова, Хенк потер колено. — Лягаться он горазд!

— В подельники — это как? — полюбопытствовал Серов.

— А так, — любезно сообщил Мортимер, — что если тебе кишки выпустят или вышибут мозги, то Хенк и я получим твою долю. Ну, а если с Хенком что случится, то мы с тобой его наследники.

За свои мозги и кишки он, кажется, не беспокоился. Серов, впрочем, тоже; его больше интересовало, где он очутился и как попасть обратно в цивилизованное общество. Может быть, открыть глаза и проснуться? Но вроде бы глаза и так открыты…

— Этот Старик, которому я должен поклониться, кто он такой? Пил, козлина фиолетовый?

— Пил — помощник Старика, — объяснил Мортимер, — и с ним ты, парень, не заводись. Ради Христа и Девы Марии! Нам подельник с дырявой шкурой ни к чему, а Пил на это мастер — если не пулей достанет, так клинком. Из королевских флотских офицеров он, из благородных, да только неприятность нажил в Лондоне. Говорят, не тому селезенку проткнул, графу или герцогу… Нет, Старик у нас попроще! Старый добрый Джозеф Брукс с Барбадоса… Хотя под горячую руку лучше ему не попадаться — или башку проломит, или ножиком пырнет. Он у нас большой любитель ножиков.

— Учту, — пообещал Серов, соображая, как бы подобраться к самому главному вопросу. Ничего не надумал и вымолвил: — Денек-то нынче хороший, солнечный… Вот только какой? Запамятовал я что-то.

— Среда, — сказал Мортимер, — среда, а может, пятница. Надо у Тома Садлера спросить. Том — казначей и дни считать умеет.

— Это не важно, среда или пятница, — буркнул Серов. — Я насчет года интересуюсь. Да и месяц бы узнать неплохо.

Хенк вцепился в бороду, хлопнул глазами, а Мортимер издал странный звук, что-то среднее между хрюканьем и взвизгом. Потом он поглядел на Серова с сожалением, вздохнул и произнес:

— Говорил мне папаша, что пьянство не к добру! Два стакана в день, и больше христианской душе не положено. Больше — это уже не от Господа, а от дьявола… А дьявол ум смущает, мрак наводит, от коего затмение в голове и нехороший трепет в членах. Дьявол, он во всяком кувшине, если допить его до дна! А ты сколько выпил? — Тут он уставился на Серова. — Сколько, спрашиваю? Не меньше четырех, должно быть, раз память отшибло!

— Ты мне проповеди не читай, не старайся, — усмехнулся Серов. — Сам-то помнишь, какой нынче год?

— Помню, помню! Я-то помню! — Мортимер погрозил ему пальцем. — Том Садлер говорит, что новый век недавно наступил, и в Старом Свете наступил, и в наших Индиях, и в Святой Земле, а это значит, что год у нас тысяча семьсот первый от Рождества Христова. Точно, тысяча семьсот первый! Чтоб мне дерьмом ослиным подавиться, если не так!

Улыбка на лице Серова погасла.

Глава 5

АБОРДАЖ

Вечером принесли еду — по два сухаря на нос, жесткую, как подошва, солонину и флягу с водой. Зубы у Серова были хорошие; он сгрыз сухари, прожевал мясо и, припомнив один из рекламных слоганов, буркнул: «Ваша собака светится здоровьем». Потом запил свой скудный ужин, сделав несколько глотков из фляги. Вода оставляла желать лучшего — набрали ее недавно, но она уже припахивала бочкой, которую наверняка не чистили пару лет.

Вскоре Хенк и Мортимер захрапели, растянувшись около бочонков со смолой. Мортимер посвистывал носом, Хенк издавал мощные звуки, словно бульдозер, пытавшийся сдвинуть неподъемную кучу земли. Серов лег на спину, уставился в крохотное оконце, в котором сияли звезды, прислушался: кроме храпа доносился плеск волн, поскрипывание рангоута и негромкие голоса. Звезды тут были необычайно яркими, ярче, чем в Турции и Италии, где ему случалось бывать по розыскным делам.