После нескольких лет мучений, уладив проблемы с непростым наследством деда, Маркус наконец достиг своей цели – стабильности. Джорджи Блэк не внесла бы в его жизнь ничего, кроме хаоса.

В нем вспыхнул гнев. Она сама позвала его прошлой ночью. Более того, без колебаний бросилась в его объятия. Отчасти ответственность за случившееся лежала и на ней.

Но больше всего Бэкенхема тревожила собственная неосторожность, дикий, неконтролируемый зов плоти, так ему несвойственный. Стоило ему почувствовать прикосновение ее губ, как он забыл обо всем.

Кого он пытался обмануть? Он потерял самообладание, как только увидел ее. Эта девушка имела над ним особую власть. Джорджи была опасной женщиной.

Одно утешение – ему удалось вырваться. Если бы они не остановились, сейчас у него не было бы выбора, только женитьба. Бэкенхем благодарил Бога за своевременную остановку, за то, что она назвала его по имени.

В то же время воспоминания о ее губах, ласкающих мочку его уха, ее шепот вызывали в нем дрожь.

Нет, бесполезно притворяться, будто прошлой ночью ничего не произошло. Совесть не даст ему покоя, пока долг чести не будет оплачен.

Он пойдет к Джорджи, та, разумеется, отвергнет его предложение. Но он исполнит свой долг, и с делом будет покончено. Затем он сможет сосредоточиться на поисках подходящей невесты.

Бэкенхем отвлекся от этих мыслей, только когда Лидгейт щелкнул пальцами у него перед носом.

– Бекс, ты слышал хоть слово из того, что я сказал?

Откашлявшись, Маркус извинился:

– Прошу прощения, задумался. Я очень ценю твою помощь, Энди.

Успокоившись, Лидгейт сказал:

– Прибереги свою благодарность на будущее. Ты не скажешь мне «спасибо», когда за тобой начнут бегать матушки потенциальных невест.

Бэкенхем, оторопев, уронил салфетку на стол.

– Об этом я не подумал.

Лидгейт пожал плечами:

– Ничего не поделаешь. Ты вновь появился на сцене после долгого отсутствия и сразу стал одним из самых завидных холостяков в Англии, не считая Ксавье.

– И тебя, – подмигнул Бэкенхем. – Я слышал, как юные барышни и их мамаши сетуют на твою неуловимость.

Лидгейт горестно вздохнул: