Я давно заметил, что физически ущербные люди, если не спиваются совсем, много рассуждают о жизни, о её смысле и становятся от этого мудрыми.
— Она другая, чем эти! — обвёл он рукой остальных девушек, и те, наверно, возмутились, если бы разговор шёл не о Ларисе. Удивительное дело, ни разу не видел, чтобы кто-то из её подруг пытался оспорить превосходство оторвы.
Подруги молчали, Лариса тоже, пиар работал на неё.
Павел выпил со мной с полстакана мадеры и возбуждённо, жестикулируя руками, начал резать правду-матку:
— Кто эти? Эти — блядво! Эти за стакан вина что хочешь, сделают!
— Не обижай девчонок. А то не будут тебе делать, — сдержал его я.
— Эти? — опять повторил горбун, — других найду! Да они не обидятся, привыкли ко мне. А твоя, твоя … богиня! — нашёл он, наконец, слово.
— Да ты меня первый раз видишь! — открыла Лариса рот.
— Первый. Но знаю.
— Пьяное признание в любви, вот что твои слова, — сказала девушка.
— Вот-вот! — ты сразу поняла, — признание, а им я не признавался, ты спроси.
Не знаю, куда бы завёл сей диспут, но тут постучался и вошёл в дверь парень, лет тридцати, с каким-то уж слишком тоскливым лицом.
— Ты опять здесь, Надя, — обратился он к поблёкшей блондинке, — пошли домой.
— Да ты садись, — пригласил Павел.
— Не буду пить чужое вино, — ответил парень, — а на своё денег нет.
Они ушли.
— Толяй три года отсидел за воровство, — сообщил Павел, — гордый, блин!
— А там только так, — сказала Лариса, — или гордый, или «Машка».
— Вот видишь, видишь! — опять начал Павел, — молодая, а всё понимает.
— Толю за зону выселяют, — сказала молчавшая до того незнакомая девушка, — Надя продаст квартиру и уедет с ним.