— Крокодилов там нет? — спросил Толя.

— Говорят, водятся, — спокойно сказал Саша.

— Что это? — я даже остановился. Этот звук ни с чем спутать нельзя — с того берега простучали несколько автоматных очередей.

— Заир, — коротко ответил Дэйв.

— Или, как его сейчас называют, «Демократическая республика Конго», — с ернической интонацией произнес Саша и сплюнул.

— Что-то я запутался… Ведь Конго гораздо южнее, — сказал я.

— Это ты говоришь о Французском Конго, — сказал Курт. — Или о Браззавиле. Там, где Аркашка Лысенко сидит.

— Ну, сейчас там ни одного француза, наверное, не осталось, — заметил Саша. — А веселая страна по ту сторону реки — это бывшее Бельгийское Конго. Долго называлось Заиром… Да и сейчас все больше его так называют, чтобы не путать.

Беседуя, мы дошли до места — небольшой поляны со следами костра. До реки отсюда было метров двадцать.

— Местное капище? — спросил Дэйв.

— Ну да, вроде того. Сейчас увидим ритуал вуду, вернее, то, каким он был, пока его не извратили гаитяне.

Послышался легкий шум шагов, и на поляну вышел колдун. Он нес поклажу — две длинные палки за спиной крест-накрест, в одной руке — мятое жестяное ведро, в другой — клетку с живой белой курицей, которая панически квохтала и хлопала крыльями. На ремне джинсов висел длинный нож в петле.

Кое-кто из нас почтительно попятился.

Волшебник описал рукой круг над кострищем и слегка махнул ладонью. Глядя на Сашу, мы, кто как, уселись на землю, покрытую жесткой травой. Колдун вытащил из-за спины обе палки, воткнул их в грунт, черными набалдашниками кверху. Щелкнула зажигалка, и вспыхнули факелы — более ярко, нежели обычные смоляные. Донесся странный запах, слегка похожий на жженую курительную коноплю. Колдун сел на корточки, закатил глаза и несколько раз громко промычал. Мне показалось, что пламя факелов задрожало. Судя по тому, как тревожно завозились литовцы, это показалось не мне одному.

Видимо, к ритуалу все было готово. Старик вынул из ведра большой кусок грубой белой ткани, расстелил его на земле, вывалил из того же ведра несколько плоских камней, затем расположил их в порядке, ведомом только ему одному. Снял свои бусы, которые оказались скелетом змеи, кусающей себя за хвост, и тоже бросил на ткань. Теперь очередь была за жертвой.

Курица истошно завопила, когда Мгетунду принялся извлекать ее из клетки, но короткий взмах ножом — и птица, потеряв голову, замолчала, однако тотчас же судорожно захлопала крыльями. Колдун, бормоча свои заклинания, принялся сливать кровь в ведро. Потом отрубил курице лапы, отложил тушку в сторону, а лапы принялся макать в ведро и разбрызгивать ими кровь по холсту, попутно затянув хриплым голосом то ли песню, то ли языческую молитву…

Мы внимали. Я хотел, чтоб этот обряд закончился поскорее, и насколько это возможно, благополучно. Но пока никаких оснований для тревоги не было.

Между тем солнце закатилось окончательно, и поляну освещал только свет факелов, горящих за спиной колдуна, чье лицо теперь казалось просто черно-серым пятном. И даже звуки песнопения словно бы слышались не из его рта, а откуда-то не то из леса, не то с реки, как будто подали голос невообразимо древние духи Африки.

Колдун замолчал, подобрал змеиный скелет, освободил хвост из пасти. Позвонки закачались в руке негра, череп заходил ходуном, словно бы мертвая змея стала жить своей странной жизнью. Наконец змеиный череп замер, глядя на Толю.

— You! — крикнул колдун и бросил скелет на ткань. Водя пальцем по камням и кровавым пятнам, на которые упала змея, заговорил глухим хриплым голосом: — Ты! Ты горный поток. Поток течет, точит камни, камни заваливают поток. Ты любишь жизнь, но жизнь не любит тебя. Берегись.