Мустафа живет на западной окраине Галатепе, на склоне холма, сразу за прудом Ибадулло Махсума. Справа от него разместился двор Камиля Письмоноши, а слева — двор Маматкула. Он пустует уже десять лет, с тех самых пор как Маматкул переселился в новый каменный дом на другой стороне долины. Старый же его двор остался пустовать. Случается, в зимнее время пригоняют сюда овец, чтобы назавтра поутру продать. Накормят их, напоят, а рано утром погонят, сытых и отдохнувших, на большой воскресный галатепинский базар. Летом старый двор обыкновенно пуст. У иного такой двор давно бы превратился в обитель сов и ядовитых змей. Но Маматкул человек прилежный и обстоятельный, и каждую осень, едва спадет жара, он принимается обновлять свой двор. Чинит дувал, ворота, мажет крыши густым месивом из глины и самана, и смотришь — перед тобой двор как двор, почти новенький, и только тем и нехорош, что человек в нем не живет.

Другой двор, что справа от Мустафы, трудно даже и двором назвать, поскольку в нем начисто отсутствует дувал… Пять или шесть батманов дикой земли, заросшей бурьяном и тамариском, маленький домик без айвана, лицом к солнцу, чуть правее — коровник, где пегая корова Камиля Письмоноши соседствует с почтовой клячей, — вот и весь двор. Что касается двора самого Мустафы, то он тоже без дувала, но это уже особая статья… Вместо дувалов Мустафа вбил когда-то в землю колы тала и хлебной джиды. Колы эти оказались живучими. Прошло немного времени, и они принялись выпускать побеги, а те — еще побеги, так и пошло, вверх, вбок, ввысь, вкось — и выросла сплошная живая изгородь, такая густая, что даже кошке не пролезть. Этим и красив теперь двор Мустафы: войдешь — и глазам радостно! Со всех сторон живая, метров в пять высотой, изгородь, напротив ворот, в самой глубине двора — аккуратный домик с айваном и двумя молодыми чинарами по бокам, справа от ворот — большой хлев, круглая кошара для овец под широким брезентовым навесом о шести высоких жердях. Во дворе еще четыре равных клочка земли, три из них засеяны клевером, один кукурузой, а на межах между ними растут несколько низеньких скороспелых яблонь.

Ранней весной изгородь Мустафы желтая — это талы распускают свои сережки. Затем сережки упадут, и изгородь вся покрасится в зеленый цвет таловых листьев. Так и стоит она до самого лета, зеленая-зеленая, а летом снова меняет цвет. Сереет изгородь, сереет, сереет, пока совсем не превратится в серебристую — теперь уж считай, что пришла очередь за джидой. Когда джида начнет выпускать цветочки, дней на десять изгородь станет опять ярко-желтой, отпадут цветочки — снова серебристая с зеленой полоской талов сверху, а к осени еще раз пожелтеет… Мустафа любит свою изгородь, ухаживает за ней, словно молодуха за цветником в первый год замужества. Благо вода рядом, старый арык, с эмирских еще времен, огибая холм, протекает чуть выше двора Мустафы. Стоит коснуться кетменем, и тут же побежит вода вниз — к Мустафе, а там, глядишь, и до Камиля Письмоноши. Но Камилю Письмоноше вода ни к чему. Огорода у него нет, деревьев тоже нет, и вообще ничего подобного у Камиля Письмоноши нет. Есть у него одна пегая корова и еще одна старая кляча, на которой он разъезжает от зари до заката по кишлаку, развозит людям письма, газеты, деньги… И жену подобрал себе под стать, не любит она дома сидеть, стоит Камилю Письмоноше сесть на свою клячу, как она берет в охапку прялку с клоком шерсти и уходит куда-нибудь посудачить.

Мустафа и Камиль Письмоноша не дружат. И жены их не дружат. К тому же у них большая разница в возрасте: Камиль молодой, ему еще и шестидесяти не исполнилось, а Мустафе прошлым летом перевалило за семьдесят. Слава аллаху, сил у него пока достаточно. Ни к кому он не лезет, живет себе тихо, скромно, спокойно.

Денег у Мустафы хватает. У него их столько, что жить бы им с женой припеваючи до конца своих дней. Но не умеет сидеть Мустафа без дела. Едва наступает весна и чуть оживет земля, Мустафа начинает пахать. Пашет он выше эмирского арыка, на верхнем склоне холма. Опояшет холм одной бороздой, принимается за вторую, потом за третью, четвертую — и так до самой макушки холма. На вспаханной земле Мустафа сеет клевер, сажает дыни, кормовые арбузы для коров. А коров у него много, целых четыре. Еще он держит баранов на убой. Откормленных Мустафой баранов всякий мясник считает за счастье купить. Ходила даже легенда, будто однажды Мустафе пришлось подставить под курдюк своего барана большой табурет, до того оказался жирный баран… Но это, честно говоря, чистейшая выдумка, на которую способны лишь одни мясники. Нет у Мустафы никакого табурета. Это другой человек, Манзар-палван, а не Мустафа, так похвалялся перед Ибадулло Махсумом. Но и другое верно. В день, когда мясник Салех достиг возраста пророка, то есть когда ему исполнилось полных шестьдесят три года, он купил у Мустафы гиссарского барана с огромным курдюком, и мясо этого барана оказалось таким жирным, в пиршественном казане плавали одни лишь белые кусочки. Отличная тогда получилась шурпа у мясника Салеха. Перед тем как разрубить тушу барана, мясник Салех повесил ее на рогатине яблони и, позабыв, что сам угощает народ, долго любовался этой тушей, всячески прищелкивая языком и приговаривая: