— Я… обидела человека, — нехотя созналась она. — Мы повздорили.

— Кого-то из своих парней?

— Не совсем… То есть — да, мы работаем вместе, но… он немолод.

— Тогда тем более стоит извиниться первой, — кивнул отец с таким важным и хладнокровным видом, словно подписал резолюцию.

Газетный уголок расправился, скрывая за собой серо-голубой глаз, вернувшийся к изучению мелких строчек утренних новостей.

— Господин Нильсборий! — воскликнула матушка. — Смею не согласиться! Сурьма — молодая девушка из высшего общества, ей не пристало первой приносить свои извинения, тем более — мужчине не своего круга!

Из-за газеты раздался долгий вздох.

— И я уверена, дорогая, — госпожа Кельсия положила ладонь на руку дочери, — в вашем недопонимании виноват именно он, и ты ни в коем случае не должна извиняться первой! Запомни, дитя моё: такие, как мы, вообще ничего не должны каким-то там технециям! Он огорчил тебя — я вижу, что огорчил — и это он обязан просить у тебя прощения.

Ещё один вздох, горше первого, колыхнул газетные листы.

— Послушать тебя, душа моя, — подал голос господин Нильсборий, — так ты желаешь нашей дочери жизни безрадостной и бесприютной.

— Что за вздор! — возмутилась матушка. — С чего бы это?

— С того, что никто не любит тех, кто слишком высоко задирает свой и без того курносый нос.

— Хм, — госпожа Кельсия вздёрнула подбородок, — в обществе, господин Нильсборий, нужно держаться соответственно своему статусу и не опускаться до уровня простолюдинов, пусть даже тебе приходится с ними работать. Только тогда тебе будут оказывать должное уважение, друг мой! Не слушай отца, дитя моё, — повернулась она к Сурьме, — он так же бесчувственен в этих деликатных вопросах, как и большинство мужчин!

— Да, дитя моё, — спокойно согласился из-за газеты Нильсборий, — слушай свою матушку, коли хочешь остаться в жизни одна-одинёшенька.

— О, не печальтесь об этом, друг мой, — в голосе госпожи Кельсии зазвенела холодная сталь, — нашей дочери это не грозит, у неё есть Астат: приличный молодой человек, к тому же — влюблён в неё без памяти! Вот уж кто по достоинству ценит и её положение в обществе, и фамильный титул!

— Безусловно, душа моя, уж фамильный-то титул Астат ценит исключительно!

— И это делает ему честь, друг мой!

Сурьма пожелала всем хорошего дня и вышла из-за стола, но увлечённые спором родители даже не обратили на это внимание. Не услышали они и того, как за ней закрылась входная дверь.