— Скорее мне по душе порево.

— Можно еще жарево.

— Харево, — кажется, я не только услышала в ответ его смех, но и звук, похожий на хрюканье.

— Знаете, такого я не слышала.

— Ну вот не только же мне у тебя учиться. День прожит не зря, Полина Сергеевна.

— Совершенно точно не зря. Вы мне на кое-что открыли глаза. Сергей Александрович, а вообще не соблаговолите ли вы убрать свои ладони с моих ног?

— Не благосвалю.

— Тогда уж не соблаговолю.

— Да один х…х. хрен, — последнее слово Алмазов реально не может воспроизвести с первого раза. Он совершенно точно захлебывается от смеха, наклоняется вниз и утыкается лицом в собственные руки. Или в мои ноги и свои руки, я не совсем понимаю, что он там делает, пока пытаюсь уловить исходящие от него звуки.

— А чем вы сейчас занимаетесь, Сергей Александрович? Вы понимаете, как это странно выглядит и что могут подумать те, кто войдет в ординаторскую?

— Я нюхаю твои ноги, — наконец выдает Алмазов, после минутного созерцания мною его трясущегося от смеха затылка.

— И как?

— Как попа младенца, — откашливаясь, уже серьезнее произносит он, наконец отрываясь от моих ног.

— До того, как вы поменяли ему памперс или после?

— Однозначно после. Вкусно. Мне нравится, что-то медовое? Гель для душа? — да как он это делает?!

— Возможно. Я не помню.

— Итак, Полина Сергеевна, вернемся к жизненно важным вопросам, — откидывается на спинку стула, при этом скрещивает руки на груди.

— Только после вас.

— В смысле?

— В прямом. Я задаю вам вопрос, если вы на него отвечаете, я так уж и быть тоже. Только крайне честно.