Совсем молоденькая, лет двадцати, очень И хорошенькая зеленоглазая блондинка.

Она говорила с акцентом. С литовским акцентом. Я это знаю прекрасно, потому что у моего шефа много клиентов литовцев. Виктор, как мне показалось, был немного не в себе. Не в том смысле, что он выпил или его чем-то опоили. Скорее всего, обалдел от этой девчонки. Поверьте, было от чего обалдеть. Я хоть и женщина, а сама залюбовалась. И в тот же день Виктора не стало. Вы улавливаете связь? Дружка Виктора пришили литовцы, и с девушкой-литовкой он уехал из конторы. – Соня выдержала паузу, а потом сказала, как ему показалось, очень ласково, – Марк, вы понимаете, что это слишком серьезно, чтобы заниматься частным расследованием. Это равносильно самоубийству. После вашего визита шеф очень нервничал и все время кому-то названивал. Будьте уверены, эти люди знают о вас и о том, что вы предприняли. Думаю, им известен каждый ваш шаг. И я сама, если честно, не понимаю, зачем я так рискую…

Их взгляды встретились, их взгляды ласкали друг друга.

– Марк, вы мне очень симпатичны…

– Вы мне тоже…

Их пальцы встретились в трепетном пожатии.

– Посмотрите, как наши руки похожи! – воскликнула Соня.

И действительно, их широкие ладони с выступающим холмом Венеры и длинные узловатые пальцы будто принадлежали одному человеку – Вот только большой палец подкачал! – с досадой заметила она. – У меня он больше отгибается назад.

– Это что-то значит? – Он сжимал ее руку в своей и никак не мог справиться с волнением, столь необычным для его флегматичного темперамента.

– Это значит, что я более лжива, чем вы. Я действительно много вру, – призналась Соня. – И часто притворяюсь.

– И сейчас тоже?

– Нет, с вами я почему-то откровенна, иначе бы никогда не призналась в том, в чем только что призналась. Вы за рулем?..

Он гнал машину с такой скоростью, что мог спокойно лишиться водительских прав. Она сказала, что живет в сказочном месте. Ему было все равно, лишь бы уединиться с ней хотя бы на часок. Он был согласен на комнату с клопами и на ржавую, скрипучую раскладушку. Он только поинтересовался, не выгонят ли ее с работы за самовольную отлучку. "А-а, наплевать! – махнула она рукой, а потом процедила сквозь зубы:

– Пусть только попробуют!" И громко рассмеялась. Марку с его тонким музыкальным слухом этот смех неожиданно показался неприятным.

Место и в самом деле оказалось сказочным: двухэтажный особняк на набережной Фонтанки, по всей видимости, был недавно отреставрирован, потому что выглядел как елочная игрушка среди мрачных и запущенных соседних домов.

Дверь была закодирована, и Соня с проворностью секретаря-машинистки набрала нужную композицию цифр. Они очутились в просторном зале с пальмами и статуей какой-то древнегреческой богини. Майринг даже подумал, что она привезла его в музей, а не в собственный дом. Но спальня, расположенная на втором этаже, убедила его в обратном.

Он застыл на пороге, не осмеливаясь сделать шаг. Здесь было царство трех цветов: белого, золотого и ультрамаринового. Огромное зеркало в массивной золотой раме отразило его бледное, испуганное лицо. Тяжелые плюшевые шторы на окнах, атласное покрывало без единой складочки на кровати в алькове, пустой туалетный столик – все говорило о том, что хозяева появляются здесь не часто.

– Ну что, так и будешь стоять? – Она протянула ему руку, и Марк наконец смог заключить ее в объятия…

Он пришел в себя уже ближе к вечеру. В любовном чаду время летит незаметно. Соня задремала у него на груди, а ему никак не удавалось успокоиться, он терзал ее волосы, гладил бедра, мял грудь.

Майринг вдруг понял, что в последние годы живет в ожидании чуда и давно уже не любит жену. И по тем же причинам принимает такое горячее участие в судьбе Люды и ее маленького сына. И вот оно чудо. Случайно встреченная женщина лежит в его объятиях, и ему кажется, что роднее, чем она, нет у него на земле человека.