– Будь постоянно на связи, – попросила мама, и я заметила у нее в глазах слезы. На шею она повязала легкий красный шарфик. Не знаю, была ли мама так расстроена моим отъездом или тем, что произошло между ними. Не о Коуле ли они говорили?
Отец встал и произнес:
– Пора ехать. Надо ковать железо, пока горячо.
Он никогда не говорил ничего подобного, и я поняла, что-то не так, но анализировать не стала. Я была слишком погружена в свой собственный мир: с нетерпением ждала лагеря, мне было интересно, кто достанется нам в вожатые, кто из моих знакомых там будет и все ли я взяла. А теперь, в громыхающем по тоннелям поезде, я не могу поверить, что могла быть такой слепой и не замечала этих знаков. Теперь, после всего произошедшего я наконец увидела и поняла их значение. Я считала, что родители были счастливы вместе, и просто не желала замечать очевидного. О миссис Дэллоуэй[4] говорили: «Она постоянно устраивала вечеринки, чтобы избежать молчания». Мои родители часто принимали гостей, демонстрируя им парадный фасад нашей семьи. Но когда лепнина на нем начала трескаться?
Мы с Оливером идем в мамину квартиру. Он осторожно осматривается, будто это место преступления. Устраиваясь на подоконнике, Оливер спрашивает:
– Ты не собираешься читать остальное?
– Собираюсь, но не сегодня. Я не люблю это слово, его слишком часто использует наш школьный психолог, но мне действительно надо переварить то, что мы узнали.
Оливер подходит ко мне, кладет руки на плечи и обнимает. Часть меня хочет забыть обо всем и раствориться в его коже, в его шелковых волосах, в бездне его глаз, поэтому я еще сильнее прижимаюсь к нему. Неожиданно я понимаю, что сейчас умру от голода. Как будто прочитав мои мысли, он спрашивает:
– Ну, а пиццу ты бы смогла переварить? – Я улыбаюсь и киваю.
Мы сидим за столиком у окна в «Пиццерии Рэя» и, обжигаясь, едим дымящуюся пиццу. Я заказала с сыром, а Оливер – с пепперони. Сначала мы набрасываемся на еду так, будто три дня ничего не ели, но потом делаем перерыв.
– Ты думаешь о том же, о чем и я? – спрашивает Оливер.
– О том, что Коул сказал про моего отца?
– Да. Мне правда неприятно так говорить, Пятнадцать, но мне кажется, он не все рассказал.
– Я знаю.
Мы доедаем и идем домой. По дороге ему еще раз звонит отец. Он просит меня подождать и заходит в переулок, чтобы спокойно поговорить. Я слышу, как он кричит, и мне становится страшно. Зачем отец его мучает? Оливер возвращается, у него такое лицо, будто кто-то умер.
– Все в порядке?
– Не совсем. Нет, ничего не в порядке.
Мы идем обратно, и я стараюсь не расспрашивать его ни о чем. Теперь он не держит меня за руку, и мне становится очень одиноко. У крыльца я поворачиваюсь к Оливеру… У него такое отстраненное выражение лица…
– Скоро концерт, подготовка к парижскому. Надо выучить кучу новых вещей.
У меня такое чувство, что я стою на крохотном островке посреди океана, а он садится в лодку и машет мне на прощание. Он выглядит совсем другим. Эти глаза, в тепле которых я купалась, теперь смотрят сквозь меня.