Все медленнее и медленнее двигалась ложка, глаза заволокло туманом, сизою мглой, голова склонилась, все тело размякло, расслабилось. И вот, звякнув ложкой об стол, Бен уронил голову на локоть, и в кухне послышалось мирное тоненькое сопение.

— Гляди-ко, — тихо проговорила Галина Степановна, — заснул. Намучился бедный.

Вдвоем с отцом они осторожно взяли Бена под руки (а был он довольно-таки тяжелый, словно вовсе и не похудел) и отнесли в комнату, уложили на диван. Мать подсунула ему под голову мягкую подушку.

Бен зачмокал губами, повернулся к стенке. И, подмяв под себя генеральские эполеты, сладко заснул.

А Женя еще немножко постояла над спящим генералом и подумала: как интересно получается: ссорятся, ссорятся люди в классе, во дворе, а случится беда — и они вместе…

Как-то внезапно — без телеграммы, без всякого предупреждения — приехали Кущолобы и забрали Бена. Нет, не с собой забрали, а взяли его от Цыбулек и отправили в пионерский лагерь.

Жалко. А они уже собрались ехать вдвоем на озера. Мама, как настоящий телепат, сразу угадала Женины мысли (и даже не мысли, а первые неясные полужелания). «Почему бы вам, — сказала Галина Степановна за завтраком, поглядывая то на Бена, то на Женю, — почему бы вам не поехать в Пущу-Водицу? Каникулы! Тепло! Возьмете там лодку, покатаетесь. Женю одну мне отпускать страшно».

Бен, который сидел насупившись, угрюмо упершись взглядом в землю, при слове «страшно» расправил плечи и твердо взглянул на Галину Степановну: «Со мной — хоть в джунгли. Закон! Никто пальцем не тронет!» (Бен сидел умытый, причесанный, в выстиранной тенниске и, видно, был смущен такой непривычной ему парадностью).

Все так просто, так легко получалось: «Поедем!» И тут-то нагрянули Кущолобы. Будто не могли задержаться еще пару дней!

Забрали Бена. Жаль. Посоветовались, подумали Цыбулько и на семейном совете приняли решение: отпуск у них неизвестно когда, пусть себе Женя летит пока в деревню к бабушке и побудет там месяц-полтора.

Значит — деревня. Завтра в десять пятнадцать.

Билет на самолет лежал на тумбочке перед зеркалом, и Женя чуть не каждую минуту подходила, разворачивала билет и с волнением проверяла: точно ли, что на завтра и что именно на десять пятнадцать?

А выдворенный из Киева Бен сидел в пионерском лагере, на окраине города, сидел, спрятавшись в кустах сирени, и через дырку в заборе грустно смотрел на безлюдную дорогу в лесу, на неподвижные сосны, на пустое застывшее небо. И видел совсем другую картину, полную движения и жизни: озеро, моторная лодка на крыльях, скорость — триста метров в секунду, никакая акула не догонит; по озеру летят они вдвоем — Бен и немного испуганная Цыбулько. Бен говорит ей: «Ну что? Законно? Крепче держись!» — и делает крутой вираж в воде.

В общем, через неделю Бен сбежал из лагеря и тайно прибыл в Киев (где добирался пешком, где в кабине бульдозера — денег-то в кармане не было ни копейки). Прибыл — и такая печальная неожиданность: опоздал! Женя уехала в деревню! Как не повезет человеку, так уж во всем!

Под конвоем деда отправили Бена обратно в лагерь…

Если бы Женя знала, что так будет, разве поехала бы она в Манькивку? Ни о чем таком не подозревая, Женя собиралась в дорогу.

На полу стоял упакованный уже светло-серый дерматиновый чемоданчик. Но каждую минуту его приходилось расстегивать и застегивать. Потому что из кухни то и дело появлялась мама, какая-то озабоченная и растерянная, и несла очередной подарок.

— Вот еще, чуть не забыла, косынки. Бабе Паше. Она любит белые косынки, и на солнце в них работать хорошо.

Возвращалась на кухню и вот уже снова появлялась с полными руками:

— Это лавровый лист, а это перец, а вот пачка какао. В деревне все пригодится.