Давно обещала Женя взять его с собой погулять вечером, когда в городе начинается карнавал огней — лентами, гирляндами вспыхивают они на крышах и на фасадах домов, подсвечивают небо и словно танцуют на волнах Днепра.

— Поехали, — сказала Женя.

Ей и жаль было, что Бен ушел домой, и вместе с тем стало легче: все-таки игра есть игра, постоянное напряжение — так и жди какой-нибудь нелепой мальчишеской выходки. А теперь можно расслабиться. Можно и попрыгать и побегать, была бы только охота — хоть прямо здесь, под кленами.

— Куда бы нам поехать? — остановилась в нерешительности Женя. — На Крещатик или на Владимирскую горку?

— На Владимирскую горку! — буркнул Синько.

Из скверика они вышли на просторную городскую магистраль. Тут плыла праздничная толпа, катился гомон, шуршали десятки ног. Казалось, что сегодня какой-то всенародный праздник, манифестация, а это был самый обыкновенный весенний вечер, иллюминированный последними бело-розовыми свечками каштанов.

Тротуар словно раскачивался от топота сотен ног, а что творилось на мостовой! Живым сверкающим потоком неслись машины по зеленому туннелю, сплетенному из могучих ветвей каштанов. Сверху над дорогой — два ряда матово-белых светильников, бежавших вдаль световым пунктиром, превращаясь затем в тонкую ниточку света. Мягко, приглушенно светили сигнальные огни, и Жене казалось, что это вьются, переплетаясь друг с другом, длинные ленты серпантина — желтые, зеленые, красные. Дома, тротуары, прохожих заливал какой-то фантастический, призрачный свет люминесцентных ламп и неоновых реклам, напоминавший морское свечение или лунное мерцание.

И надо всем — роскошные свечки каштанов.

— Правда красиво? — сказала Женя, восторженно вбирая взглядом сияние огней.

— Подумаешь! — забубнил Синько. — В лесу лучше! У нас там такие карнавалы были, и огней не меньше, особенно над болотом в темную ночь…

— Над болотом! Молчал бы уж лучше! Ты сегодня какой-то злой и ворчливый, как старик. Прямо гулять с тобой не хочется!

Оба обиженно насупились.

Молча двинулись дальше. То есть Женя плыла вместе с толпой, с веселым, празднично одетым людом, а Синько сидел, надувшись, высунув из-под кофты свою недовольную мордочку.

— Ну не надо, — сказал он через некоторое время. — Не сердись. Я так просто. Чтоб ты не ходила за этим длинноногим. (Тут Женя не выдержала и хмыкнула.) А если говорить по правде, я тоже люблю твой город. Погляди-ка, погляди сюда, — он ткнул пальцем в слабо освещенный глухой переулок.

Там было тихо и безлюдно. И в этой тишине и безлюдье кружил на велосипеде парнишка. Нет, он не просто кружил. Он демонстрировал высочайший класс пилотажа: летал с закрытыми глазами, широко расставив руки, совсем не держась за руль. Вот он сделал один круг, второй, третий, и Женя сначала не поняла: почему он с таким упорством все кружит и кружит на одном месте? И только потом заметила: на одном из балконов, чуть освещенном, стоят девочки, они посматривают вниз, перешептываются. Ага! Это перед ними он демонстрирует «полет вслепую», выписывая с закрытыми глазами на маленьком клочке асфальта четкие «нули» и «восьмерки».

— Вот молодец! — заерзал Синько и заметил, что только один его дядька Синтюх Однозубый умел выделывать такие круги. — Дай, я прыгну к нему, покатаюсь на багажнике, — попросил он Женю.

— Не надо! Пошли отсюда.

— Все вы такие! — опять насупился Синько. — Любите покомандовать!

«Глупенький ты! — улыбнулась Женя и вспомнила, как Бен крался за нею. — Не надо мешать. У них своя игра».

Пошли дальше по переулку. Становилось все безлюднее, тише. Кое-где в маленьких двориках еще прыгали девочки, доигрывая в классы, кое-где стояли, подпирая стены, парни с гитарами, кое-где под лампочками, раскачивавшимися на проводах, сидели пенсионеры, со всех сторон окруженные мраком, и забивали «козла».