Когда она скрылась в коридоре, я испытал нечто, похожее на облегчение. Я снова повернулся к женщине и сказал:

— Да, это я. Чего вы хотели?

И встал так, чтобы она не могла пройти в квартиру, не опрокинув меня.

— Вы не пригласите меня войти? — грустно спросила женщина.

— Нет… мы тут недавно пережили вторжение, с тех пор очень нервно относимся к незнакомцам, — я ответил, наверное, слишком грубо, но сложно быть вежливым, если в любой момент ожидаешь, что в тебя начнут стрелять.

— Понимаю… я как раз по этому поводу. Я мать Родиона, это он в вас…

— Я уже понял, — перебил я её. — Скажите, зачем вы пришли?

— Я хотела бы извиниться за сына.

— Вот как… — я немного расслабился. — Что ж… к вам у меня претензий нет… разве что по поводу его воспитания. Вы знаете, что он у вас ругается матом? Но это многие делают, я и сам грешен. А вот его стремление бить по лицам других людей заслуживает всяческого порицания. Недосмотрели вы за ним в детстве… но я принимаю ваши извинения. В конце концов, иногда обстоятельства…

— Вы не поняли, — по лицу женщины пробежала легкая тень. — Мне нужны не просто извинения, мне нужно, чтобы вы пошли в милицию и написали отказ от претензий в отношении Родиона…

— Вот как? — повторился я. — Прошу прощения, но к нему претензии у меня как раз есть, и, боюсь, простыми извинениями он не отделается. Он как бы стрелял в меня и в мою девушку. А до этого методично ломал этой девушке жизнь — не один, но он явно был в их компании главным, когда его Боб ушёл в армию. Вы же знаете Боба?

— Да, конечно… мальчики были так дружны.

— Дружба это хорошо, если она не против кого-то. А тут четыре здоровых лба ополчились на одну маленькую девчушку… вы видели её, это она открыла вам дверь, и это её я отослал, чтобы она не слышала того, что вы можете сказать. Видите? Уже две претензии, и за обе извиняться бессмысленно. Алле испортили два года, у меня эти «друзья», — я изобразил кавычки, — буквально спёрли неделю жизни, хорошо, что не целиком. И это не считая того, что как раз Родион грозился переломать мне ноги, а потом вообще собирался меня пристрелить. Я, знаете ли, дорожу своим телом, оно мне ещё понадобиться, и не стремлюсь учиться ходить на костылях. Честно говоря, я даже не знаю, что может сделать ваш Родион, чтобы я пошел в милицию и что-то там написал. Боюсь, это невозможно…

— А деньги? — с внезапным порывом прохрипела женщина. — У нас забрали почти всё, но кое-что осталось… золото, драгоценности… и деньги тоже есть, вот тут! — он приподняла свой саквояж и потрясла им.

Внутри что-то глухо звякнуло.

«Господи, зачем соблазняешь одного из малых сих?»

Искушение было сильным. Я даже заподозрил очередное вмешательство в мою жизнь — например, со стороны всемогущего КГБ или не менее всемогущего ЦРУ и их дрессированных экстрасенсов, которые прямо сейчас сидят за стеной нашего дома и читают мои мысли в режиме реального времени. Мол, сунуть этому прохвосту в зубы энную сумму — сколько ему там не хватает на машину, квартиру и видеомагнитофон — и можно дальше обделывать свои дела без опасения необдуманных действий всяких там попаданцев из будущего. Но я отогнал эту мысль. КГБ вроде пока играло на моей стороне, с ЦРУ я, кажется, не пересекался — во всяком случае, по этому делу. Ну а решать вопросы с помощью пачек денег в новенькой банковской упаковке ушлые людишки умели всегда; семья Родиона явно была из таких. Вот и его мама с приятным голосом и не слишком приятным при ближайшем рассмотрении лицом в непривычных обстоятельствах решила прибегнуть к привычному средству — то есть к подкупу.

— Вы знаете, я откажусь, — я покачал головой, и её лицо поникло. — Не потому, что гордый или что-то там ещё. Просто для вас это бессмысленные траты. Даже если я сто раз схожу в милицию и напишу миллион заявлений, на судьбу вашего Родиона это повлияет примерно никак. Если бы он пришел ко мне с кулаками и нанес, как говорят следователи, побои средней тяжести или что ещё подобное — тогда да, примирение сторон было бы возможно. Но он зачем-то взял с собой пистолет, а потом принялся стрелять в белый свет как в копеечку, и это уже не хулиганство, тут заявления пострадавших не нужны. Поэтому мой вам совет — сохраните эти драгоценности и деньги, — я с сожалением посмотрел на портфель, который она так и держала на весу. — Они вам ещё пригодятся.

— Вы… вы не поможете мне? — из уголка её правого глаза вытекла одинокая слеза.

— Не могу. Дура лекс суд лекс. Закон суров, но закон. От меня там ничего не зависит. Я мог бы взять деньги, что-то пообещать, но на самом деле это было бы простым воровством. Я не хочу в этом участвовать. До свидания.