Олив забеспокоилась первой – но к ее беспокойствам Светлана привыкла, как привыкают к дурной погоде. И потом, когда стала беспокоиться сама, некоторое время еще говорила себе: не надо, не надо, это я от Олив зарядилась… Потом – они посмотрели друг на дружку…

Его не было во дворе, не было в заброшенном саду мистера Бэдфорда, не было на ближайших улицах. Не было на берегу моря. Никто не видел его. Никто ничего не слышал.

Старший констебль Парриндер выслушал двух перепуганных женщин почти молча, кивнул, сказал: будем искать. Он не сомневался, что мальчишка с друзьями забрался в брошенные, а то и полузатопленные дома и копает сокровища. Два констебля и сыщик, болтающиеся без дела в участке, отправились на поиски в полной уверенности, что в одном из трех-четырех обычных для такого рода приключений мест мальчишка найдется. Вечером они вернулись в некоторой растерянности: маленького Кэмпбелла не просто не было нигде – его никто не видел. Он не заходил ни к кому из одноклассников, не заглядывал в кондитерскую Куинна, где дети паслись с открытия до закрытия (Куинн получал откуда-то кленовый сироп и подавал его к оладьям; порция стоила четыре пенса и отпускалась без карточек, правда, по одной на человека), и в старом городском парке, где все еще работали карусели, он не появлялся…

Поиски продолжались десять дней. Отряды добровольцев прочесывали все, что только можно было прочесать; с лодок кошками тралили дно, бросали в воду ручные бомбы; всплывала рыба, но не утопленник. Он же плавает, как выдра, говорила Светлана, что вы… Она ощущала себя странно: каждая минута была крайне насыщенной, важной, неповторимой, яркой – но, минув, тут же забывалась и исчезала, обращалась в пыль и пылью ложилась… что-то подобное было с ней, когда умер отец: она знала, что должна испытывать горе, она даже стремилась его испытать – но не могла, как не может утонуть надутый воздухом резиновый мяч… Все еще будет, подожди, почти утешала она себя.

На десятый день Парриндер сам нашел свидетеля похищения.

Тринадцатилетний Бак Макинтайр попался на мелкой краже – и в участке, выпрашивая снисхождение к себе, рассказал, что видел, как какие-то два офицера несли по Темной лестнице вниз мальчишку в матросском бушлатике и желтых ботинках. Они сели в коляску на нижней дороге…

Желтые ботинки не фигурировали ни в одном из описаний внешности пропавшего.

Коляску с двумя офицерами видели в тот день во множестве мест. Поиски опять зашли в тупик.

На шестнадцатые сутки пришло письмо.

Даже бумага его была неприятна: толстая, но мягкая, как салфетка, с поверхностью шелковистой и блестящей. Под пальцами угадывались переплетенные волокна. В углу был знак, непонятно как произведенный: этакое уплотнение, рубец: три стрелы наконечниками вниз, нацеленные в одну точку.

«Дорогая леди Стэблфорд! Ваш сын взят нами в качестве военнопленного. Если вы будете тщательно исполнять наши требования, его жизни не будет угрожать ни малейшая опасность. И, соответственно, наоборот. Мы готовы обменять его, голову на голову, на Глеба Борисовича Марина, желательно живого. В обмен на мертвого Марина вы получите мертвого сына. При неполучении нами Марина Вы также ничего не получите. Все переговоры будете вести Вы лично, не должно быть никаких посредников. Если согласны, зажгите сегодня вечером фонарь на воротах Вашего дома.»

Светлана прочла раз, еще раз, еще и еще. Полнейшая тупость. Ничего не понимаю, подумала она. Какой фонарь? О чем договариваться? О чем еще нужно договариваться?

Олив осторожно высвободила письмо из ее пальцев, углубилась в чтение. Потом – резко встала. Светлана смотрела на нее с ужасом: лицо синевато-белое, черные веки, безумный блеск в глазах.

– Что?..

– Ты знаешь, кто это писал? Чья это рука? И – чей это знак?

– Нет…

– Помнишь – в Эркейде – ариманиты? Их жрец? Высокий человек?

– Уже почти не помню…

– Ты успела убежать до… до того. А я – не успела. Так вот это – он.

– Ариманит? Билли похитили ариманиты? Ты уверена?