– Не мешай, – сказал Сайрус. Его начинало трясти.
– Ты им сдаться решил, капитан, – с каким-то облегчением выдохнул Хаксон. С облегчением и радостью: будто произошло что-то, давно и с надеждой ожидаемое. – Ты им прямо в руки… А ну – поворачивай назад!!!
И Сайрус почувствовал, что в спину ему тычется тупой ствол револьвера…
Быть может, она проснулась. Этого никак нельзя было проверить: до тех пор, пока она не вынырнет из всего этого сна или не умрет окончательно. Так уже происходило много раз, и даже смерть, наверное, приходила, но… что-то у нее не получилось.
Олив подняла голову и осмотрелась. Она лежала под какой-то мятой цветастой тряпкой на кожаной кушетке. Голое плечо касалось серого колючего ковра, на котором в полном беспорядке висели сабли, пики, алебарды, абордажные тесаки, кинжалы, пистолеты… Ковер резко пах пылью и сукровицей. У изголовья кушетки стоял черный извитой стул, и в самом центре его сиденья лежало круглое зеркальце в тусклой серебряной оправе. На зеркальце была расставлена крошечная кукольная мебель: пухлый розовый диванчик, зеркальный шкаф, ширмочка с изображением цветущей яблони, туалетный столик, несколько пуфиков и стульчиков… Кукла, изломанная и всклокоченная, валялась между диваном и шкафом. В ней было не больше дюйма роста. Тем не менее Олив отлично знала, что эта кукла до малейших подробностей, до родинки а паху, копирует ее самою. До малейших отвратительных подробностей…
Закутавшись в тряпку, которой укрывалась, Олив встала. Было как-то неопределенно: то ли холодно, то ли нет. Казалось почему-то, что воздух и пол ледяные, но сквозь кожу этот холод не проходил. Пол и на вид был будто из черного льда, и в нем отражалось что-то, чего не было по эту сторону. И такой же была стена, внезапно возникшая перед нею. Внезапно увиденная…
Здесь должна быть маленькая дверь, сообразила Олив и тотчас же будто вспомнила ее: низенькая такая, шершавая дверь… дерево и грубое железо. Открывается медленно, со скрипом, со скрежетом… вот так, да. Потянуло далеким морем. Ступеньки вели ее вниз, вниз, вниз и направо, крутая спираль… почему-то это было особенно важно: вниз и направо. И правая стена – колонна, вокруг которой шли ступени, становилась все прозрачнее и прозрачнее: опал, обработанный рог, шпат, хрусталь…
Будто медленными снежинками была полна эта прозрачная колонна. Они падали беспорядочно-плавно, уходя в далекое никуда. Вдруг замерло сердце. Остановилось. Холод, наконец, коснулся глаз и губ.
На долгий миг снежинки сложились в фигуру Кита Вильямса: голого по пояс, в дорожным мешком за плечами и винтовкой в руке. Лицо его было измученное, рот черный и запекшийся.
Кит, позвала она.
Кит…
Хоть ты – спаси меня отсюда. Я не могу больше так. Я…
Но снежинки уже разлетелись, потом стала тускнеть и стена: шпат, обработанный рог, опал… лед. Мутный непроницаемый лед.
Она коснулась пальцами глаз. Все лицо на ощупь было мраморной маской, и глаза были особенно твердыми и холодными.
– Не просыпается – это неправильно вы говорите, – доктор Богушек проводил Романа Венедиктовича в свой кабинет, усадил в гостевое кресло. – Она просто постоянно остается в мире своих сновидений. Не могу сказать, что это уникальный случай – но очень редкий. Синдром Галицкого – слышали такое название? Поначалу это рассматривалось как вариант онейроидной формы шизофрении…
– А в чем отличие? – поинтересовался Якоби.
– Шизофрения неизлечима, как вам известно. Здесь же – в любой момент может произойти ремиссия, краткая или глубокая. Человек действительно – будто просыпается…
– А как вы это определяете… э-э… до того, как она в первый раз проснется?
– Есть тонкости, для неспециалистов трудноуловимые…
– Спасибо, доктор. И все-таки: насколько вы уверены, что это именно синдром Галицкого, а не шизофрения?