Грустный гном

Сколько в лесу деревьев? Тысяча и еще раз тысяча, а может быть, и больше… И у каждого дерева тысяча листьев, и ты сяча, и еще раз тысяча… А сколько у каждого листа прожилок? А волосинок у каждого корешка? Что ты молчишь, открыв рот? До скольких вас учили считать в школе? До биллиона? Ну, а гномик умел считать до ста.

Дальше он уже терял счет. Ты думаешь, такая уж большая разница? После биллиона остается еще столько же, сколько после ста, а ты уже потерял счет. И чем скорее ты потеряешь счет, тем лучше. Можешь закрыть рот и сесть под деревом, а можешь оставаться с открытым ртом, если тебе так больше нравится. Только перестань считать, это ни к чему. Надо сидеть тихо-тихо и самому стать как листок или дерево, и тогда ты поймешь. Знаешь, как это бывает во сне? Так мучительно трудно что-то решается, ты находишь сотни сложных путей, а надо только одно — проснуться…

Так вот, если перестать спрашивать, сколько деревьев и листьев в лесу, если перестать считать их, то можно почувствовать, что их тысяча, и еще раз тысяча, и еще раз тысяча, — это какое-то одно тысячеликое существо с одним-единственным сердцем, и оно смотрит на тебя так же, как и на маленького гномика, который родился сегодня ночью под листом.

Когда он родился, в лесу было темно, а под листом и подавно. Каждая минута была для этого гномика все равно, что для тебя год, и потому, когда он прожил десять минут, он уже был совсем большой мальчик. Ты его даже не заметил бы, наверное, но он все-таки был совсем большой мальчик, хотя что такое рассвет — он не знал. Видишь ли, нужно было несколько поколений гномов, чтобы дожить до рассвета. Только очень немногие гномы жили на свете по два часа. Это все равно, как если бы ты прожил сто двадцать лет. Гномов поэтому и представляют себе бородатыми, что маленькими их совсем никто и не видел.

У нашего гномика был дед — настоящий бородатый гном. Гномик любил забираться к нему на колени, играть с его бородой и слушать его песню. У старого гнома была любимая песня:

В густом лесу лохматый зверь живет, Шуршит под лапой лист сухой и хрупкий… О чем молчит зеленоглазый кот И старый леший, закуривший трубку? Они садятся где-нибудь у пня, В овраге темном, на замшелых склонах, И зажигают молча три огня: Один рубиновый и два зеленых. Лохматый зверь бредет в густой тени, Три короля, три старика в коронах Бредут сквозь лес на дальние огни — Один рубиновый и два зеленых. И королям, и гномам невдомек — Куда ведет, откуда вышло пламя — Корявой трубки красный огонек И черный кот с зажженными глазами…

Так пел старый гном. Мальчик никогда не видел огней. Он не знал, что такое «рубиновый» и что такое «зеленый», но больше всего на свете любил он эту песню. Когда он ее слушал, ему казалось, что кто-то незнакомый открыл дверь его теплого желудевого домика, стоит и зовет его. Там за дверью холодно, он все теплей укутывается в одеяло, но не отрывает глаз от незнакомого и не хочет, чтобы он уходил.

«Дедушка, спой мне еще про кота и лешего», — просил он всякий раз, как видел деда. Иногда мама ворчала: «И зачем ты ему рассказываешь такие страхи, старый? Не забивай ему голову. Пусть он лучше считает хвоинки и былинки и станет великим ученым».

Мальчик действительно любил считать хвоинки и былинки. Он был уверен, что если положить одну былинку рядом с другой, и еще одну, и еще, и так до ста, то можно будет узнать, какого размера мир, и стать самым умным и ученым на свете. Вот так однажды он сидел и считал, как вдруг в темноте, прямо перед собой увидел что-то совсем непонятное. Темнота разорвалась в двух местах, и два круга, две дыры двигались. И от этого все вокруг становилось совершенно другим, невиданным и таинственным. «Огни, огни», — прошептала ящерица рядом с ним.