Бригаду свою я застал лежащими вповалку чуть ли не друг на друге в чистой палатке на тюках с бельём и обмундированием. Вернее, не я застал, об этом сообщил мне Семён, не пустив меня дальше входа в грязную палатку, где я, наконец смог последовательно скинуть с себя сначала верхний, потом нижний халат с косынкой и марлевой повязкой. Перчатки полетели в чан с карболкой, гимнастёрка, штаны, обмотки и исподнее в бочку с мыльной водой, что кипела над небольшим костерком.

   Время уж перевалило за полдень, игривый ветерок снова сорвался с катушек, превратившись в очень быстро набиравший силу ветрило. Резко похолодало и, едва я высунул нос из банной палатки, на него тут же опустилось несколько хлопьев снега.

   Весна, придя ненадолго в гости и поманив ласковым солнышком, снова уступила место зиме, вечно мешкавшей с отъездом в южное полушарие. С небес повалило так, что уже через десять минут из-за снегопада не стало видно ни пункта санобработки, ни ворот фруктового пакгауза.

   Пришлось спешно заново облачаться в свежие халаты, маску и косынку. Обработанные перчатки дожидались меня в чистой палатке. Сытный перекус, за который я с огромной благодарностью поклонился Семёну с его помощниками, вернул несколько утраченный энтузиазм, с которым я и стал поднимать отдыхающую бригаду. Часа отдыха после такой нагрузки, конечно, маловато, но не до жиру. К тому же грязь и лужи успели застыть на пришедшем морозе, ходить стало не в пример легче.

   Тихо матерясь, санитары брали ещё сыроватые после обработки носилки. Поделки наши с Семёном не подвели. Несмотря на нещадную эксплуатацию, ни одной оторванной ручки или прорванного полотна.

   И снова потянулись минуты, тягучие, как патока, медленно складывающиеся в часы, обильно сдобренные потом, стонами больных, раненых и доводящей до тихого бешенства несильной, но такой привязчивой болью в спине.

   Часа через два, когда непрекращающийся снегопад устлал внушительным белоснежным покровом всю территорию у эшелона, мы смогли использовать носилки в качестве волокуш, и работа ускорилась. Теперь одного пленного мог волочь один санитар. Носилок хватало. Я же умудрялся затаскивать по дощатым сходням по двое больных, предварительно закрепив их ремнями через ручки. Но вскоре бросил это стахановское издевательство, так как санпропускник пакгауза стал захлёбываться от нашего темпа.

   Всё же до темноты нам-таки удалось положить всех живых турок под крышу и устроить их в тёплых постелях. Страдальцы, напоенные горячим молоком и по первости накормленные небольшим количеством жиденькой полбы, почти все забылись беспокойным болезненным сном, перемежающимся невнятными вскриками, стонами. Пока проходила сортировка, умерло ещё шесть пленных, трупы которых пришлось снова выносить под снегопад.

   Вяземский, не дожидаясь разрешения, отрядил к последнему вагону людей с кирками и лопатами, для рытья котлована под трупы. Этот длинный день, наконец, заканчивался. Сил хватило лишь пройти обязательную санобработку. Вместе с санитарами мы сидели в чистой палатке в одном исподнем, завернувшись в одеяла и тупо уставившись на огонь в потрескивающей дровами буржуйке. Хорошее сменное бельё и наша одежда всё ещё сохли, поэтому моя бригада сейчас более напоминала сборище босяков или погорельцев. Дырка на дырке, право слово.

   Кусок не лез в горло, но я заставил себя съесть две полные миски каши, памятуя о новых особенностях организма. Буквально через несколько минут полегчало и усталость растаяла, как дым в пасмурном небе.

   На улице стояли уже глубокие сумерки. Спать не хотелось. Намотав поплотнее портянки, влез в ещё мокрые сапоги. Выпросил у Семёна одну из чистых шинелей и прихватив пару наволочек с марлевой повязкой, решил проведать Вяземского.

   У входа в пакгауз ярко горели несколько костров, освещая территорию санпропускника. Лавки под тентом пустовали. Я передёрнул плечами, вспомнив какую гору работы пришлось сегодня осилить небольшому отряду медиков. Мороз и снегопад загнал полицейских и солдат под редкие навесы прилегавших к обсервационному пункту складов. Я с содроганием подумал, как нам завтра придётся несладко с заледеневшими за ночь трупами. Одно радовало - вошь такой мороз тоже не жалует и на мёртвых телах долго не продержится.

   Выходивший из пакгауза становой пристав уставился на меня, как на психа. Оно и правда: в куцей шинельке, маске, кальсонах и запорошённых снегом сапогах я походил скорее на беглого дезертира, чем на санитара.

  - Вашбродь, не подскажете, где найти врача Вяземского? - решил я опередить его очевидный вопрос, - посыльный я до него от санитарского отряда.

  - Внутрь ступай. Там он. Да портки какие надень, застынешь! - махнул рукой полицейский и, подняв воротник шинели, пошёл по своим делам.

   Внутри пакгауза была проделана огромная работа. Если учесть, что на всё про всё ушло меньше суток. Главное, разделили пространство на сектора. Дальнюю часть отвели инфекционным и температурящим больным, как объяснил мне встретившийся на входе Иван Ильич. Там был и необходимый бетонированный жёлоб для стока и отведения воды в канализацию, который пришлось изрядно засыпать карболкой, так как туда сливали судна от больных. Для ходячих тут же располагалась дощатая загородка с деревянными поручнями, на которые у извозчиков пришлось выменивать запасную оглоблю.

   Иван Ильич выглядел донельзя вымотанным, с посеревшим лицом. Почти всё время, что мы с ним общались он, не останавливаясь ни на минуту, перечислял тот ворох трудностей и забот, который свалили на него после визита комиссии, члены которой, как он выразился, "только и делали, что многозначительно кивали и изображали понимание и сочувствие на лицах, при этом постоянно морщась от запахов, царивших в пакгаузе, да ускоряли шаг с каждой минутой пребывания". Лишь губернатор и чиновник от градоначальника старались вникнуть в основные проблемы. Второй даже составлял список всего необходимого обсервационному пункту.

   Впервые я услышал от Ивана Ильича нецензурную брань, когда заикнулся о тех предложениях, что я озвучил принцу.

  - Ох, бл@дь, Гаврила, Гаврила! Если бы! Даже покормить больных удалось всего лишь раз, благодаря привезённому молоку и хлебу от купца Власьева. Татарские мулы и те обещались появиться лишь завтра! Уж и не знаю. Дров на истопку на сегодня хватит, а завтра уже нет. Сестричкам вон соорудили лавки из нераспиленного горбыля, да навалили на них тюки с нашей лазаретной мягкой рухлядью. Это что? Организация? А! - махнул рукой князь, присаживаясь к бочке, в которой жарко горело пламя. Этот импровизированный очаг освещал и обогревал закуток в пакгаузе, ставший временным пристанищем сёстрам милосердия и думским врачам.

   В углу, накрывшись драповым пальто, крепко спал Месяцев, тесно прижавшись спина к спине к ещё какому-то гражданскому доктору. Женщина средних лет с некрасивым вытянутым лицом в овчинном полушубке, шапочке-пирожке и пенсне помогала разливать горячий чай из котелка в кружки, расставляемые Ольгой Евгеньевной. Я поздоровался. Оказалось, что женщина в пенсне тоже врач, Ингеборга Карловна Лесигард.